Впрочем, принимая решение, становиться священником или нет, отец Амор понимал сложность положения, в котором оказывался. Осознавал сам по себе, а еще старшие коллеги неоднократно говорили; и отец Богуслав, с самого начала бывший куратором и – шире – духовником отца Амора, неоднократно подчеркивал: церкви не следует вмешиваться в политику. Ее задача – заботиться о мире внутри человека, а не снаружи. То, что вне, было и будет несовершенным, и это не изменить, ни усилиями одной церкви, ни тем более одного человека. Это отец Амор повторял себе снова и снова, слушая неловкие, непоследовательные рассказы горняков; по паузам, по внезапно оборванным фразам он пытался восстановить картину, представить ее полней, за вороватыми взглядами он определял настроения людей, стоявших перед ним с угрюмыми лицами, беспомощно сжимавших и разжимавших кулаки.

Жители деревни были куда менее зависимы от политики, наверное. Они в принципе не были нужны властям; налогов не платили – не с чего, на медицинскую страховку рассчитывать тем более не могли, потому что не платили налогов. Такова была, по крайней мере полулегальная версия. На самом деле, в стране относительно устойчивыми государственными структурами оставались администрация, армия и в значительно меньшей мере полиция. По слухам по их провинции колесило несколько машин скорой помощи, которые вроде как оказывали помощь наиболее нуждавшимся. Где-то на юге существовал более-менее современный медцентр, в котором бесплатно оказывали помощь щедрые люди из Европы и Америки. Но и добраться до него чего-то стоило, и в одиночку в такой отправляться рискованно, и нужно работать. Поэтому обходились подручными средствами. Когда заглядывали медики, к ним враз выстраивалась очередь изо всех жителей деревни. Не столько для того, чтобы отдаться на милость врачей, сколько чтобы использовать вполне легитимный способ пообщаться. Рекомендации, которые врачи щедро раздавали, забывались почти сразу, и все продолжалось. Отец Амор знал это, был постоянным очевидцем; постепенно начинал понимать это, но куда медленнее, чем хотелось, он отучал себя от раздачи советов, которые очень охотно раздавал – профессиональная деформация. Во время первых лет семинарии вбивали в голову те или иные этические категории, затем дробили их на частные случаи и снова фиксировали, ближе к концу обучения позволяли заниматься умствованиями, которые ловкие преподаватели снова и снова сводили к этическим концепциям, принятым в церкви. Оперировать ими было так легко, и каждая ситуация оказывалась сводима к знакомому ответу. Только чем дольше времени он проводил со своими прихожанами, тем отчетливей отец Амор понимал всю условность этих ответов. Поэтому он просто слушал. Тем более слушать было что.

– Вокруг карьеров выставляют уже по двойному кольцу, отец Амор. Охранники, понимаешь. А эти, которые во внешнем кольце, они говорят, отец Амор, что во внутреннее кольцо ставят не простых солдат, а этих.

– Этих?

– Ну этих. Которые… – и глухим голосом и скороговоркой: – Которые расстрельные. Ну вы понимаете.

Отец Амор не понимал. Слово было вроде знакомое, но оно могло значить что-то иное, чем он привык.

– Ну которые если что, и по своим будут палить, – оглядевшись, посмотрев на старосту, пробормотал другой.

– Карьер скоро пустой будет. Надо идти вглубь. А это рыть шахты, укреплять, освещать, вытяжки, все такое. Машины плохие. Непригодные. Австралийцы тогда привезли, отец Амор, они хорошие, эти машины, но старые. Не пойдут в шахтах.

– И работать на них надо не так. Их грузят и грузят, и они едут и едут, масло плохое, там нет баланса, там нет регулировки, там еще что. Плохо-плохо. Машины ломаются, а новых нет. И деталей к ним тоже нет.

– И скоро даже третье кольцо ставить будут.

Неожиданное замечание, заставившее остальных вздрогнуть. Один быстро начертил крохотный крестик на груди чуть выше сердца.

То есть само начальство не верило в примерное поведение не то что простых рабочих, а и охраны? А ведь государственное предприятие, охраняемое армейцами.

– На соседней разработке, говорят, двоих расстреляли. Прямо вывели из барака и того. Они самородки попытались спрятать.

– Обыскивают всех по пять раз за смену. Типа безопасность.

– Так на той шахте потом бунт был.

– Прислали войска из южной провинции. Они на новых машинах приехали.

– И новое оружие. Говорят, из Китая.

– Я там одного знаю, он говорил, что китайцы хотят купить рудники и их разрабатывать. И даже предлагают построить дома для работников и даже больницы. Я бы хотел там поработать, говорят, они платят хорошо.

– Да кто им даст? Они же что добывают, то обратно отсылают. И все. Ну построят тут. А без людей, без средств, чтобы обслуживать, много там проку? Ты подумай сам, как оно все скоро пойдет прахом.

– Сезон дождей, и все…

– Какой сезон дождей! Его уже третий год не было. Я еще помню, как мы купались в озере, а теперь там даже лужи не осталось.

– Плохо, все плохо…

– Жарко, так жарко…

– Работать заставляют, все работать…

На запад от карьеров устанавливали огромные вышки. Мужчины начали спорить: буровые для добычи нефти-газа – или наблюдательные для чего-то еще? Отец Амор с чувством, похожим на облегчение, отметил, что они даже оживились; двое стали друг напротив друга и принялись убежденно доказывать – нефть или газ? Отец Амор улыбнулся, но при этом подумал невесело, что рад видеть их все еще способными на оживление, и при этом сам не мог избавиться от тяжелого ощущения, создаваемого этим разговором.

Староста старался держаться близко, но был достаточно разумен, чтобы не показывать свое любопытство слишком очевидно. Он-то был обеспеченным человеком; у него даже автомобиль был. Отец Амор, правда, не мог упомнить, ездили еще на таких консервках, когда он собирался в школу, и не мог. Автомобиль проделал не одну сотню тысяч километров на севере Африки, наверное, и только затем попал на рынок, где его и приобрели; а нынче староста ездил на нем все в тот же город, где был рынок, но для того, чтобы докладывать обо всем, что происходит в деревне и поблизости тем, кто готовы за это заплатить. Любви народной старосте это не добавляло, но никто не считал это чем-то из ряда вон выходящим. Отец Амор мог только предполагать, кому и за какое вознаграждение староста поставляет информацию; он подозревал, что усердиями старосты осведомленными оказываются не только официальные власти, но и неофициальные. Те же контрабандисты, к примеру, могли запросто отдать старосте пару канистр бензина за сведения о передвижении интернациональных частей. Возможно, сбежавшие откуда-нибудь из вечно беспокойного Нигера борцы-освободители тоже могли поделиться с ним добычей. И при всем при этом народ относился к любопытству старосты с пониманием; тем более тот был достаточно тактичен и не слишком демонстрировал свое настоятельное желание знать все и обо всем. Это же любопытство народ и уважал, расценивая ее как некую гарантию стабильности: представлялось, что если исполнять требования всех этих начальников, бандитов, контрабандистов, не противиться их требованиям, то и жить можно спокойно, а возможно даже и неплохо. К примеру, из прошлой поездки в центр провинции староста привез несколько упаковок бутилированной воды. Народ радовался; отец Амор почти искренне благодарил старосту, передавшего ему для приюта две упаковки, а сам старался не думать, откуда украли – экспроприировали – кого ограбили – и кто ограбил, чтобы вознаградить старосту чистой питьевой водой. Вода пригодилась в приюте, а как же. А отец Амор несколько недель после этого молился полночи, стоя на коленях, обращаясь к Высшей силе с просьбой об искуплении – упокоении, буде эта вода видела тяжкое и попала к старосте через преступление.