Нэт кивнул.

– Принесли Вулффам, – пояснил он, предъявляя письмо. Но на письмо Джеймс и не взглянул. Он глядел на сына, в кои-то веки не хмурясь, а Нэт вдруг заметил, что стал ростом с отца, что они смотрят глаза в глаза.

– Неплохо, – сказал Джеймс. Улыбнулся, будто застеснявшись, положил руку Нэту на плечо, Нэт почувствовал ее сквозь рубашку – тяжелую теплую руку. – Мэрилин. Угадай что?

Из кухни, стуча каблуками, прибежала мать.

– Нэт, – сказала она, от души целуя его в щеку. – Нэт. Что, правда? – Она выхватила письмо. – Боже мой. Восемьдесят первый год. Какие мы старые, Джеймс, да?

Нэт не слушал. Он думал: «Это по правде. Получилось, я выбрался, я уезжаю».

Лидия смотрела с вершины лестницы, как отцовская рука все сильнее стискивает Нэту плечо. Лидия и не помнила, когда отец в последний раз так Нэту улыбался. Мать поднесла письмо к свету, точно драгоценный манускрипт. Ханна, локтями уцепившись за подлокотник дивана, торжествующе болтала ногами. А брат молчал, потрясенный и благодарный, 1981 год блистал в его глазах прекрасной далекой звездой, и у Лидии в груди что-то зашаталось, с грохотом обрушилось. Все как будто услышали, задрали головы, и едва Нэт открыл рот, чтобы прокричать свои добрые вести, Лидия сверху сообщила:

– Мам, я не сдам физику. Велели тебе сказать.

Вечером, когда Нэт чистил зубы, дверь ванной скрипнула, к косяку привалилась Лидия. Лицо бледное, почти серое, и Нэт мимолетно ее пожалел. За ужином мать от лихорадочных вопросов – как Лидия такое допустила, она что, не понимает? – перешла к прямолинейным заявлениям:

– Ты представь – вот ты стала старше и не можешь найти работу. Ты только представь.

Лидия не спорила, и перед лицом дочериного молчания Мэрилин вновь и вновь зловеще пророчила:

– Ты что, собираешься просто найти мужика и выскочить замуж? Других планов на жизнь у тебя нет?

Она еле сдерживалась, чтоб не расплакаться прямо за столом. Спустя полчаса Джеймс сказал:

– Мэрилин… – Но она пробуравила его таким взглядом, что он осекся и вилкой потыкал волокна тушеной говядины в расслаивающейся луковой подливе. Про Гарвард, про письмо, про Нэта все позабыли.

После ужина Лидия пришла к Нэту в гостиную. Письмо из Гарварда лежало на кофейном столике, и Лидия потрогала печать со словом VERITAS [25] .

– Поздравляю, – тихо сказала Лидия. – Я так и знала, что ты поступишь.

Нэт злился и разговаривать не пожелал, вперился в телик, где заливались Донни и Мари [26] , не успели они допеть, Лидия убежала к себе, хлопнув дверью. А теперь стояла, вся пепельная, босиком на кафеле.

Нэт понимал, чего она хочет: утешения, его самоуничижения, мгновения, которое он предпочел бы забыть. Только бы ей полегчало. Мама переживет. Все будет хорошо. Помнишь, как?.. Но он не хотел вспоминать минуты, когда отец сдувал пылинки с Лидии, а на него взирал, пылая разочарованием; когда Лидию мать хвалила, а на него не смотрела – смотрела мимо, насквозь, будто он из воздуха. Он хотел посмаковать драгоценное письмо, обещание долгожданного побега, грядущий новый мир, белый и чистый, как мел.

Не глядя на Лидию, Нэт яростно сплюнул в раковину и пальцами смахнул пену в сток.

– Нэт, – прошептала Лидия, когда он шагнул из ванной, и по дрожи в голосе он понял, что она плакала и вот-вот заплачет опять.

– Спокойной ночи, – сказал он и закрыл дверь.

Наутро Мэрилин прикнопила проваленную контрольную в кухне на стенку напротив стула Лидии. Следующие три дня с завтрака до ужина, хлопнув по столу учебником физики, подсаживалась к дочери. Лидию просто надо чуточку ободрить. Импульс и инерция, кинетическая энергия и потенциальная – все это пряталось у Мэрилин на задворках сознания. Она читала вслух у Лидии через плечо: Действию всегда есть равное и противоположное противодействие. Вместе с Лидией снова и снова решала задачи из проваленной контрольной, пока Лидия не научилась всё решать правильно.

Лидия, однако, не говорила матери, что к третьему разу попросту зазубрила ответы. Весь день, сидя за столом над своей физикой, она ждала, что вмешается отец: «Мэрилин, хватит. Каникулы на дворе, ну честное слово». Но отец молчал. С Нэтом Лидия не разговаривала с того вечера (как она его называла) и верно догадалась, что и он злится на нее, – в кухню он приходил только поесть. Даже Ханна была бы утешением – маленьким молчаливым буфером, – но Ханны, как обычно, не видать. Вообще-то Ханна пряталась под приставным столиком в прихожей, чтоб ее не заметили из кухни, и слушала, как шуршит карандаш Лидии. Ханна обнимала коленки и посылала тихие терпеливые мысли, но сестра их не слышала. К рождественскому утру Лидия ненавидела их всех и не обрадовалась, даже увидев, что Мэрилин наконец сняла со стены контрольную.

Раздача подарков под елкой тоже была теперь замарана. Джеймс брал из груды свертки в ленточках, раздавал семейству, а Лидия в ужасе предчувствовала материн подарок. Обычно мать дарила ей книги – книги, о которых мать втайне мечтала сама, хотя обе они этого не сознавали; книги, которые после Рождества Мэрилин порой заимствовала у Лидии из шкафа. Лидии они всегда были не по возрасту сложны – не подарки, а прозрачные намеки. В прошлом году – «Цветной атлас человеческой анатомии», такой огромный, что на полку стоймя не влезал; за год до того – толстенный том под названием «Знаменитые женщины-ученые». Знаменитые женщины нагоняли скуку. Вечно одна и та же история: им сказали, что нельзя, а они решили все равно. Потому что действительно хотели, раздумывала Лидия, или потому что им запретили? От анатомии ее мутило – мужчины и женщины с содранной кожей, потом с содранными мускулами, а потом лишь оголенные скелеты. Она полистала цветные вклейки, захлопнула книгу и еще долго ежилась, не в силах стряхнуть неотвязное омерзение, как собака – воду после дождя.