В отсутствие Нэта Ханна ходила за Лидией, как щенок, прибегала под дверь по утрам, опережая будильник, и сопела, едва не задыхалась: «Угадай что? Лидия, угадай что?» Никогда не угадаешь, и неважно что: идет дождь, на завтрак оладьи, на елке сойка. Изо дня в день с утра до ночи Ханна ходила за Лидией хвостиком и предлагала, чем бы заняться: «Можно “Игру в жизнь” [40] , сегодня пятница – можно кино по телику, можно сделать попкорн». Всю жизнь Ханна, как Луна вокруг Солнца, крутилась возле них, маячила в отдалении, и Лидия с Нэтом молча терпели свою маленькую неловкую луну. А теперь Лидия подмечала у сестры тысячу мелких черт: как Ханна дергает носом, когда говорит, раз-два, быстро-быстро, точно кролик; как она стоит на цыпочках, словно на невидимых каблуках. А в воскресенье после обеда, влезая на сброшенные Лидией танкетки, Ханна огласила свежую идею: «Можно пойти поиграть на озеро. Лидия, пошли поиграем на озеро», – и Лидия заметила, как под рубашкой у Ханны блестит что-то серебристое.

– Это что там у тебя?

Ханна попыталась было отвернуться, но Лидия отдернула ей воротник и теперь увидела отчетливо то, что заметила мельком, – гибкую серебряную цепочку, изящное серебряное сердечко. Свой медальон. Лидия потянула за цепочку одним пальцем, Ханна покачнулась и, еле удержав равновесие, с грохотом сверзилась с танкеток.

– Ты зачем это взяла?

Ханна покосилась на дверь, будто верный ответ написан на стене. Бархатную шкатулочку под кроватью у Лидии она нашла шесть дней назад.

– Я думала, тебе не надо, – прошептала она.

Но Лидия не слушала. Смотри на него и вспоминай, что в жизни взаправду важно. Быть общительной. Быть популярной. Быть своей. Вам неохота улыбаться? Что делать тогда? Заставьте себя улыбнуться. Не критикуйте, не осуждайте, не жалуйтесь. Ханна, такая довольная в крохотной серебряной западне, походила на маленькую Лидию – робкую, неуклюжую, едва начала горбиться под этим бременем, хотя оно такое тонкое, такое серебристое, такое легкое.

Ладонь Лидии с треском огрела Ханну по щеке, Ханну отбросило назад, голова мотнулась. Лидия накрутила цепочку на руку и рванула Ханну к себе, точно собаку на строгом ошейнике. «Прости», – хотела сказать Ханна, но звука не получилось – только тихий ах. Лидия натянула цепочку сильнее, та лопнула, и сестры вновь задышали.

– Ты этого не хочешь, – сказала Лидия, и нежность в ее голосе удивила Ханну, да и саму Лидию. – Послушай меня. Ты думаешь, тебе это надо. Тебе не надо. – Она скомкала цепочку в кулаке. – Обещай, что никогда это не наденешь. Никогда в жизни.

Ханна распахнула глаза и затрясла головой. Лидия большим пальцем погладила ее шею, растерла дорожку крови там, где цепочка врезалась в кожу.

– Никогда не улыбайся, если неохота, – сказала Лидия, и Ханна, ослепленная этим светом, этим безраздельным вниманием, кивнула. – Навсегда запомни.

Ханна сдержала слово: в тот вечер и еще много лет спустя она вспоминала эту минуту и всякий раз касалась горла, где давным-давно исчезла красная отметина. Лидия не рассердилась – скорее встревожилась. Цепочка болталась у нее в пальцах дохлой змеей, в голосе – почти печаль, словно это Лидия напортачила, а не Ханна. Собственно, после медальона Ханна больше ни разу ничего не украла. Но эта минута, этот последний разговор с сестрой озадачивал ее еще очень долго.

Вечером, укрывшись у себя в комнате, Лидия вытащила тетрадный листок, где Нэт нацарапал телефон студента, у которого гостил. После ужина, когда отец удалился в кабинет, а мать устроилась в гостиной, Лидия подсела к телефону на лестничной площадке и развернула листок. Ответили ей лишь после шестого гудка; из трубки доносился гвалт разгорающейся вечеринки.

– Кого? – дважды переспросили в трубке, и Лидия плюнула, перестала шептать, рявкнула:

– Нейтана Ли. Он у вас гостит. Нейтан Ли.

Потекли минуты, и с каждой минутой плата за междугородний звонок росла, – впрочем, когда принесут счет, Джеймс будет в таком отчаянии, что не заметит. Мэрилин внизу все крутила и крутила ручку телевизора: «Рода». «Человек на шесть миллионов долларов». «Куинси» [41] . Опять «Рода». В конце концов Нэт подошел к телефону.

– Нэт, – сказала Лидия. – Это я.

К ее удивлению, глаза налились слезами от одного его голоса, хотя говорил он ниже и резче, будто простудился. Вообще-то Нэт как раз на три четверти опустошил первое пиво в своей жизни, и комната общаги уже тепло засияла. А голос сестры, сплющенный межгородом, прорезал это сияние тупым ножом.

– Что такое?

– Ты не позвонил.

– Что?

– Ты обещал. – Лидия запястьем отерла глаза.

– И ты поэтому звонишь?

– Нет, послушай. Я хотела что-то сказать. – И она замолчала, раздумывая, как объяснить. В трубке раздался взрыв хохота – точно волна разбилась о берег.

Нэт вздохнул:

– Что такое? Мама из-за домашки пилит? – Он поднес к губам бутылку; пиво нагрелось, и от пивной затхлости язык будто засох. – Стой, дай угадаю. Мама купила тебе особенный подарок, но это просто книжка. Папа купил тебе новое платье – нет, алмазное колье – и рассчитывает, что ты будешь его носить. Вчера за ужином тебе пришлось говорить, говорить и говорить, и все их внимание доставалось тебе одной. Ну как, уже теплее?