Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман
Спиритическое движение в дореволюционной России. Всеобщее безумие или новое откровение? Еще одна старая, но любимая мною работа. Продолжение моих изысканий в области парапсихологии - какой резонанс движение спиритов вызвало в России начала XX века.
========== Глава 1 ==========
– Итак, господа, начнем, - председатель Миша Кацман придал себе значительное выражение и поправил очки на длинном носу. – Господа духи, мы смиренно ждем вашего знака.
После этого на довольно длительное время воцарилось молчание.
Ничего не происходило. Компания молодых людей, сидевших кругом кухонного стола при свете единственной свечки в канделябре, горевшей посредине, начала чувствовать себя довольно неловко. “Кругом стола” - не вполне соответствовало истине, поскольку стол был прямоугольный: пятеро друзей, сидевших друг напротив друга с ладонями на столешнице, были вынуждены поджимать ноги, чтобы не соприкоснуться ими, и держать глаза опущенными, чтобы не смотреть друг другу прямо в лицо. Это было стыдно. Глупость затеи со “спиритическими сеансами” все яснее вырисовывалась перед каждым.
– Явись, покажись, Pallida mors*, - со смешком прошептал на ухо своей соседке конопатый будущий юрист Николай; их руки лежали на столе рядом. Женя сердито посмотрела на него. Она терпеть не могла, когда ей дули в ухо; и почувствовала себя еще глупее от этой шутки.
Участники сеанса пошевелились; кто-то фыркнул в дальнем конце стола. Рыжая пушистая кошка Незабудка, неотрывно смотревшая на канделябр желтыми глазами, раздраженно мяукнула.
Спиритический сеанс был испорчен, не начавшись.
– Друзья, не будем отвлекаться, - Миша постучал длинным ногтем по столу. Настроение, впрочем, было уже слишком скептическим, и председатель первым это понял, призывая к порядку только для порядка.
– Ну что ж, если время неподходящее, тогда разойдемся, - звонко сказал рыжий Миша Кацман и встал, одернув студенческий мундир. Снова поправил очки и посмотрел в глаза хозяйке – единственной в этом собрании, кроме него, кто тоже носил очки. Хмурая Женя встала, как и ее сосед, смешливый веснушчатый Николай Петров; сидевшая по другую руку от Жени Саша Виргинская встала тоже. Последним встал Митя, сидевший в углу стола и державшийся незаметнее всех.
– Мы с Колей и Митей пойдем, Евгения Романовна, - сказал Миша Кацман.
Женя знала, что этот близорукий умница-еврей действительно ее уважает; она слегка улыбнулась.
Непонятно только, почему Кацман поддался на эту чудовищную глупость. Ведь он же прежде всех не верил, ни минутки…
– До свидания, Миша.
Кацман слегка поклонился.
– Идемте, господа, - он посмотрел на двоих своих товарищей. Они были в плотно застегнутых шинелях, несмотря на теплое помещение, и уже вспотели. Уходили с явным облегчением – еще и оттого, что “дурачества” кончились. Николай на прощание тоже поклонился Жене; верхняя губа приподнялась в насмешливой улыбке.
– До свидания, мадемуазель Прозорова.
Этот относился к ней снисходительно, и особенно из-за ее очков. Женя сложила руки на груди, чувствуя, как загорелись щеки и уши. Дурак! Очень надо!
Дверь за тремя студентами захлопнулась.
Женя плюхнулась обратно на табурет и облокотилась на стол, подперев кулаками щеки. Ей было стыдно, все больше с каждой минутой; хотя никто из них не воспринимал эту затею всерьез.
Саша Виргинская, оставшаяся с подругой одна, погладила ее по плечу.
– Успокойся, это же все глупости, Женя.
Женя резко повернулась к ней.
– Вот именно! Хуже всего, что все это такие глупости, - сказала девушка. Она вскочила, поправив пальцем очки, как Кацман, и вышла на середину кухни, точно готовясь ораторствовать. Саша серьезно и озабоченно слушала, повернувшись к подруге. Она знала, что у Жени бывают мысли, которые непонятны с первых слов и кажутся обыденными, но над которыми, выслушав все, стоит глубоко задуматься.
– Это то, на что надеется каждый, даже если не признается себе, - горячо сказала Женя, не сводя с Саши зеленых глаз. – На то, что он преодолеет умирание. А больше всего нам хочется продолжить свое бытие в таких же условиях – чтобы вокруг знакомые предметы, люди, запахи…
Она махнула рукой, обводя кухню: кастрюли, блестящий пузатый самовар, чугунная плита.
– И это-то и невозможно, - скорбно сказала хозяйка.
Она вдруг разом выдернула шпильки из узла, которым были скреплены на затылке ее прямые темные волосы, и, сунув шпильки в карман юбки, стала нервно разбирать пальцами разлохматившиеся пряди; а потом замерла, уставившись в окно. Женя стала медленно заплетать косу, словно чтобы отвлечься от собственных мыслей; Саша не прерывала молчания.
“Она некрасивая совсем, - грустно подумала Саша, перебирая собственную толстую золотистую косу. – Умная-то очень умная, а останется в старых девах”.
– Ну так что же, Женечка? – наконец медленно спросила Саша, когда сочла, что с Женей можно снова заговорить. – Невозможно продолжить свое бытие в таких же условиях – разве мы этого не знали? Надо сейчас жить…
Женя хмыкнула.
– Ну да, - сказала она. Посмотрела на рыжую сибирскую красавицу-кошку, отиравшуюся у ее ног.
Бросила заплетать косу и вдруг подхватила Незабудку на руки; отошла к окну, прижав животное к груди.
– Федора Михалыча помнишь? – спросила Женя, рассеянно поглаживая кошку. – Как он говорил: без уверенности в собственном личном бессмертии жизнь превращается в бессмыслицу…