– Женщина, - простонал Джхутихотеп; на губах его показалась кровь, но он пытался отмолиться от сделанного. – Женщина из твоего дома…

– Вот как? – таким же шепотом спросил Неб-Амон. – Если ты лжешь, правду вынут из тебя клещами. Какая женщина из моего дома могла подняться против меня?

– Я не… Я не знаю ее имени, - сказал Джхутихотеп. – Я не знаю…

Он заплакал.

– Лжешь, - холодно заключил верховный жрец, поднимаясь на ноги. – Я выпытаю из тебя истину.

– Нет! – крикнул несчастный Джхутихотеп. – Нет, господин, я говорю правду! Это была женщина из твоего дома… очень красивая женщина! Но я не знаю ее имени, не знаю!..

У него так болело все тело, что он плакал уже от боли, не только от страха, который выворачивал ему внутренности.

Неб-Амон остановился, изумленный этими словами. Это могло быть правдой. Но единственная женщина в его доме, которую можно было бы назвать очень красивой – кроме Ка-Нейт - лежала сейчас тяжело раненая, может быть, умирала. Не могла же она сама нанести себе удар?

Должно быть, этого человека оболгали – женщина из дома его врага назвалась его собственной служанкой. Такое могло быть. Но как бы то ни было, этот убийца схвачен и будет казнен.

Не сказав больше ни слова и даже не взглянув на преступника, Неб-Амон покинул комнату. Заседание суда состоится завтра, с утра, и приговор был Неб-Амону уже известен.

Этот приговор одобрит и Амон, и другие его слуги.

***

Ка-Нейт сидела со своей наперсницей почти до рассвета; потом она задремала и проснулась, только когда рассвело. Тотчас же послала узнать о здоровье Тамит. Ей сказали, что она мучается, но выздоровеет – и сейчас уснула.

Ка-Нейт даже не вспоминала о преступлении, от которого пострадали обе прислужницы, и о преступнике. Ее разум не выносил таких ужасных вещей… и милосердная Ка-Нейт попросту не вспомнила о человеке, заключенном сейчас в доме в ожидании суда.

Она вспомнила о нем, только когда к ней вошел господин дома. Неб-Амон улыбался и был одет как для выхода – для храмовой церемонии, в белые сияющие одежды.

Но он заключил ее в объятия, как любящий супруг. Поцеловал в лоб и взглянул в глаза:

– Ты здорова?

– Да, - сказала Ка-Нейт, прижимаясь к нему с наслаждением – наслаждением любовью; жрец ощутил ее трепещущие груди и отстранил от себя, страстно поцеловал в раскрытые нежные уста. Всего этого его могли лишить сегодня ночью.

– Где тот человек, что напал на Мерит-Хатхор и Тамит? – спросила Ка-Нейт, словно услышав, что он подумал.

– Он напал на тебя, - ответил Неб-Амон; он тяжело задышал от гнева. – Он напал на мое сердце в моем доме… и сейчас ожидает суда.

Ка-Нейт сжала руки и побледнела.

– К чему его приговорят, господин?

Неб-Амон знал, как она нежна и как страдает от проявлений суровой необходимости… даже справедливости.

– Еще неизвестно, - сказал жрец. – Суд состоится утром – скоро.

– Кто будет судить его и где? – спросила Ка-Нейт.

– Храмовый суд. Слуги бога, - ответил Неб-Амон.

Это было чистой правдой.

– Его казнят? – со страхом спросила Ка-Нейт.

– Приговор еще неизвестен, - сказал Неб-Амон. – Я оставлю тебя сейчас – заботься о своей раненой.

Ка-Нейт улыбнулась, ее немного отвлекло напоминание о Мерит-Хатхор.

– Она поправляется. И Тамит тоже, - сказала она. – Этот человек не убил их… что с ним сделают?

И снова она думала о том, на кого следовало только плюнуть.

Неб-Амон, не ответив, покинул комнату.

Ка-Нейт сжала руки, хотела побежать за ним, чувствуя страшную правду… и побежала. Задыхаясь, побежала за господином своей судьбы и схватила его за одежду:

– Не убивай его! Не убивай!..

Неб-Амон чуть не вырвал у нее свою одежду, но овладел собой и только положил руку на ее руку. Сжал ее.

– Я никого не убиваю, - сказал он. – Я не убийца. Осуждает бог, и его приговор – приговор по истине.

Ка-Нейт вздрогнула, и ее ручка замерла в его руке. Неб-Амон ласково отпустил ее и пошел дальше. Он чувствовал, что жена снова хочет остановить его, но она не посмеет.

Его приговор – божественный приговор.

У Джхутихотепа онемело все тело; он даже на какие-то мгновения забывал об ожидающей его участи – только бы прекратились теперешние страдания. Открывал рот, чтобы попросить развязать его, но молчал; он знал, что его не пожалеют.

Но наконец не выдержал.

– Развяжите мне руки! – хрипло вырвалось из сухого, как пустыня, горла. – Дайте воды! Сжальтесь!

– А женщин дома ты пожалел? – отозвался стражник, задержавший его.