Анк-су-намун наконец улыбнулась своему господину, когда выпила воды и съела соленых овощей. Они поцеловались. Имхотеп опять наполнился желанием, которое было сильнее и слаще, чем вожделение любого смертного. Но он умел управлять собой гораздо лучше смертных мужчин.

Потом у них будет сколько угодно времени для наслаждения.

Имхотеп помог Анк-су-намун взобраться на верблюда. Она устало щурилась: солнце и раскаленный песок выедали ей глаза, а ее прекрасное тело, конечно, уже молило об отдыхе. В прежней жизни она путешествовала только на носилках, достойных царевны, и совсем недалеко…

Но им осталось всего два дня.

Анк-су-намун знала, куда и с какой целью они направляются, но уже готова была проклинать эту дорогу. Египтянка видела в глазах Имхотепа беспокойство… он сам, наверное, нисколько не страдал от жары и жажды, как и от тряски на этой вонючей уродливой скотине, на которых во времена Сети ездили только дикие кочевники. Хотя эта новая штука, которая называлась “седло”, делала посадку довольно сносной - у Анк-су-намун болело тело от езды. И после того, как она стала женой Имхотепа.*

В дороге египтянка порой посматривала на своих спутников, пытаясь вспомнить их… но в душе отзывалось только неясное ощущение, что она когда-то знала этих людей. Анк-су-намун чувствовала в них угрозу, а не защиту. Их начальник, старик по имени Хафез, совсем не нравился ей.

Один только Имхотеп среди них всех оставался надежен, несокрушим для нее. Анк-су-намун испытывала перед великим жрецом Осириса страх, как и тогда, в прежней жизни. Но этот страх только усиливал ее любовь.

Ее душа мерзла, стыла от холода посреди этой жаркой пустыни. И когда Имхотеп смотрел на нее, говорил с нею, обнимал - лишь тогда Анк-су-намун согревалась…

Анк-су-намун посмотрела на своего господина, величественно правившего своим животным, и ее губы тронула улыбка. А потом египтянка нахмурилась. Она вспоминала свой сон, который видела сейчас, пока отдыхала под камнем.

Она видела жизнь Меилы Наис, и снова знала то, что знала Меила. Анк-су-намун силилась вспомнить… но сон безвозвратно ускользнул.

В такие мгновения Анк-су-намун ощущала враждебность к Имхотепу. Словно ее возлюбленный убил кого-то в ней. Когда Имхотеп обнимал ее, одаривал ласками, урвав в дороге время, Анк-су-намун все прощала ему: египтянка сознавала, что женщина, которую он убил в ней, была недостойна его и его божественности. Но теперь…

Как будто Меила пыталась докричаться до своей второй половины, а ее никто не слышал! Имхотеп обманул Меилу, хотя эта женщина была умна и сильна, - и запер ее в темницу, из которой ей было не вырваться!..

Анк-су-намун глубоко вздохнула и попыталась прогнать эти мысли. Ей это удалось, и довольно скоро.

Она не могла даже говорить на языке Меилы, - и, хотя успешно пользовалась ее телом, не чувствовала тоски по вещам, привычным этой новой женщине. Вокруг теперь много таких женщин, как Меила Наис, и все они ее враги!

Но им не заставить ее плакать, как когда-то не удалось это женщинам в гареме Сети, сына Амона. Анк-су-намун превосходит их всех.

И она своими руками убьет Нефертири, когда та явится, чтобы спасти своего сына. Да, Нефертири заслужила это. А ее мальчишка, сын врага… пусть помучается без матери!

Он мог бы погибнуть от жары и жажды, утратив своих родителей. Но, скорее всего, его и остальных врагов убьют воины Анубиса. Это будет милосердная смерть… если вспомнить, что Анк-су-намун и Имхотеп испытали благодаря им.

На другой день они остановились всего через час после выступления.

– Владыка Имхотеп повелел, - сказал Хафез своим воинам.
– Он намерен уничтожить О’Коннеллов. Сейчас у нас есть превосходный шанс это сделать.

О’Коннеллы следовали за ними на дирижабле, и как раз вдоль Голубого Нила, который изобиловал водоворотами и порогами - и теснинами, откуда было очень непросто выскользнуть…

– Имхотеп покончит с ними, - повторил Хафез.

– Вы так думаете?
– спросил Аббас.

Директор Британского музея бросил на него быстрый взгляд. Он действительно был очень умен.

– Да, я так думаю.

Хафез по мере приближения к цели становился все более беспокойным. Аббас помолился, беззвучно пошевелив губами, - а потом обратил все внимание на их повелителя. Имхотеп остановился у самого края голубой воды.

Он сбросил свое черное одеяние. Аббасу вдруг показалось, что жрец больше не наденет его: на нем осталась только роскошная набедренная повязка, которой этому древнему существу было вполне достаточно. Жрец вошел в реку.