Шрифт:
Он по самой своей природе — могильщик. Похороны — его специальность. В его книге столько гробов и покойников, что хватило бы на несколько погостов. И какие погребальные заглавия: «Смертушка», «Смерть крестьянина», «Похороны», «Кладбище», [194] «Гробок», «Могила брата». Один из его романов так и назывался «Озеро Смерти» — а потом стал называться «Мертвым Озером». [195] И какие погребальные метафоры! — людей он называет червями, которые копошатся на трупе:
194
Стихотворение Некрасова «Утренняя прогулка» первоначально называлось «Кладбище». А. В. Никитенко. Моя повесть о самом себе. СПб., 1905, т. I, с. 548.
195
«Современник», 1850, т. XIX.
тучи — гробами, Неву — гробницей, землю — мертвецом:
Земля не одевается Зеленым ярким бархатом И, как мертвец без савана, Лежит под небом пасмурным Печальна и нага.Снег — это, конечно, «саван», «погребальный покров»!
Как саваном, снегом одета Избушка в деревне стоит… В белом саване смерти земля… На белом, снежном саване… Словно до-сердца поезд печальный, Через белый покров погребальный Режет землю…И туман у него тоже саван:
В саван окутался Чертов овраг.Деревенские зимние сумерки для него как бы всемирная смерть:
Как будто весь мир умирает.Даже литеры в руках у наборщиков кажутся ему мертвецами:
мы литеры бросаем, Как в яму мертвецов.Взглянув в окно вагона и увидев дым паровоза, он опрашивает:
Что там? Толпа мертвецов?Увидев зимний деревенский пейзаж, восклицает:
Картина эта такова, что тут Гробам бы только двигаться уместно.Даже на небе у него гробы:
На небо взглянешь — какие-то гробы, Цепи да гири выходят из туч.Срубленный лес, по его ощущению, мертвецкая:
Трупы деревьев недвижно лежали.Похоронив друга и вернувшись с кладбища домой, он продолжает видеть его и сквозь землю в гробу:
Жадный червь не коснулся тебя, На лицо, через щели гробовые, Проступить не успела вода. Ты лежишь как сейчас похороненный, Только словно длинней и белей Пальцы рук, на груди твоей сложенных.Следить за разложением зарытого в землю покойника — обычное пристрастие Некрасова; при этом почти никогда не забывает он могильных червей:
То-то, чай, холодно, страшно в могилушке, Чай, уж теперь ее гложет, сердечную, Червь подземельный.Или:
Гроб бросят не в лужу, Червь не скоро в него заползет. Сам покойник в жестокую стужу Дольше важный свой вид сбережет.Гробовым, замогильным голосом читал он вслух эти гробовые стихи. «Некрасов читает каким-то гробовым голосом», — записала о нем Штакеншнейдер. «Голос Некрасова звучал совсем замогильной нотой», — вспоминает П. Гайдебуров. «Читал он тихим, замогильным голосом», — вспоминает Л. Ф. Пантелеев.
Некий А. Р. вспоминал: «…манера его [читать стихи] поражала однообразием и унылою монотонностью. Ни понижений, ни повышений тона, все ровно, все одинаково, как шорох песку под колесами медленно-медленно движущегося воза… И манера и слабый голос Некрасова вызвали в слушателях скорбное кладбищенское настроение» [196]
К кладбищенским темам его влекло постоянно.
Только что кончив «Смерть крестьянина», он пишет о смерти крестьянки. — «Темен вернулся с кладбища Трофим»… «Я покинул кладбище унылое»… «Я посетил твое кладбище»… — это у него постоянно. И когда в Риме он затеял описать Петербург, он начал с необозримых кладбищ этого «опоясанного гробами» города и перешел к подробнейшему описанию похорон:
196
«усская Старина», 1901, № 9, с. 381–382.
а потом вспомнил про глухой городишко:
Но есть и там свои могилы…Когда же ему захотелось пошутить, изобразить нечто веселое и бодрое, — он написал:
Все полно жизни и тревоги, Все лица блещут и цветут, И с похорон обратно дроги Пустые весело бегут.Кого только он не оплакивает, не хоронит в стихах: и своего брата Андрея, и мать, и Прокла, и Белинского, и артистку Асенкову, и певицу Бозио, и сына Оринушки, и пахаря несжатой полосы, и Добролюбова, и Шевченка, и Писарева, и Крота, и свою Музу, и себя самого, — себя самого чаще всех. Такая у него была потребность — хоронить себя самого, плакать над собственным трупом. Чуть не за тридцать лет до кончины он уже начал причитать над собой: