Но оставим в стороне тот способ примирения религии и науки, который предлагает философия действия. Можно ли, по крайней мере, сказать, что философия эта дает верную теорию религии и науки, взятых в отдельности?

Философия действия может сколько угодно умножать свои остроумные анализы и рассуждения, — она едва ли убедит когда-либо ученых, что наука не только изобретает все понятия, все измерения, прилагаемые ею к явлениям, но фабрикует и сами эти явления. Стремясь доказать, что все наши познание являются и неизбежно навсегда останутся относительными, современная наука сама приводит все новые и новые данные, обнаруживающие произвольное вмешательство человека во все научные операции. Но, если мы захотим довести эту цепь доказательств до конца и выведем заключение, что самый факт есть человеческое изобретение, наука наверное запротестует. Запротестует потому, что факт есть, некоторым образом, бытие в себе и в то же время нечто, не соизмеримое с нашими единицами меры: нам приходится затрачивать громадные усилия, для того чтобы определить факт, и все же получаемые таким образом результаты представляют всегда приблизительные, несовершенные, провизорные познания.

С другой стороны, ученый не может допустить, что разум, создавая научные символы, действует совершенно произвольно, что выработанные им формулы представляют чистые условности. Эти операции регулируются известными интеллектуальными принципами, они вводят в наше отношение к вещам элемент познаваемости, они отвечают тому идеалу, который мы преследуем. Одним словом, ими предполагается то, что мы называем разумом, смыслом бытия, порядком, гармонией.

Вот почему научный прагматизм, развиваясь, оказывается не в состоянии удержать свои основные позиции и мало-помалу возвращается к признанию бытия, разума, к основам классической теории науки.

Но кто знает, возразят нам, быть может сама объективная реальность есть чистое действие, непрерывный поток, нечто по существу своему непостоянное?

Современная эволюционистская наука готова встретиться лицом к лицу с подобного рода реальностью. Стремясь дисциплинировать ее, она не может отказаться от своих идей бытия, факта и объективности. Она ставить своей задачей констатировать и отметить состояние вещей в каждый данный момент времени, для того, чтобы потом связать между собой такие последовательные состояние при помощи законов. Бесспорно, экспериментальная удача есть единственный критерий истины. Но ученый не заключает на этом основании, что будущее неопределимо, и что оно, быть может, само создаст факт, который оправдает наши построения. Даже там, где вера находится в числе условий, необходимых для. совершение явления, он отстаивает свою детерминистскую точку зрения, ибо он рассматривает самую эту веру, как возникающую согласно законам.

Другими словами, по мере того, как наука отчетливее сознает условия своей собственной деятельности, она не только не приближается к последовательному прагматизму, но удаляется от него и вообще от философии, ставящей действие впереди понимания.

Но остается ли по крайней мере религия самой собою при том ее понимании, которое развивает философия действия?

Устанавливается принципиально, что все то, что обращается к рассудку, может быть лишь выражением, символом, носителем религии, но не самою религией. Собственной областью религии является при таком понимании вопроса исключительно практика, жизнь.

Но, в действительности, всякое религиозное чувство или действие облекает собою известные теоретические идеи, понятия, по. знания. Что же останется, если мы из религий, как они нам фактически даны, на самом деле удалим всякий интеллектуальный элемент?

Далее, подобно Диогену, который доказывал истинность движение самим фактом его существования, нам демонстрируют наличность в душе человеческой начала, не покрывающегося понятиями. Человек действует и действие не сводимо к понятию.

Но что же такое это действие? Мы должны иметь о нем некоторое представление для того, чтобы можно было признать его основой религии.

Мы имеем в виду, заявляют нам глубокомысленные философы, человеческое действие во всем его объеме. Это не какое — либо специальное проявление той или другой способности: это существо в его дедом, объединяющее все присущие ему силы в стремлении к своей цели. Истины, которые мы начали переживать таким образом, стремясь быть вполне самими собой, будучи замечены и переработаны рассудком, становятся догматами и объектами верования.

Это стремление человека соединить и сочетать все свои силы, для того чтобы выполнить свое назначение, бесспорно, имеется в наличности. Но интеллект играет в этом совокупном действии не меньшую роль, чем другие способности, и роль его неизбежно заключается в том, чтобы контролировать при помощи своих понятий деятельность других способностей. Здесь уже нельзя говорить о практике, как о чем-то независимом от теории.

Быть может, возможно удовольствоваться указанием на специфически волевую активность? Но воля требует цели; и мы отнюдь не даем формулы, сколько-нибудь постижимой для разума, когда говорим о воле, которая самое себя ставит целью и ничего не преследует кроме своего собственного принципа.

Все эти остроумные теории стараются найти действие, как нечто самодовлеющее, независимое от всех тех понятий, которыми мы пытаемся объяснить или оправдать его, действие чистое, действие в себе.

Но это означает лишь одно: что сторонники рассматриваемых теорий волею или неволею возвращаются к совершенно неопределенному прагматизму. К прагматизму человеческому, если высшей нормой признается человеческое действие, взятое в себе. К прагматизму божественному, если идеал — действие божества, рассматриваемое вне всех тех интеллектуальных определений, которые должны составлять основу человеческого действия.

Действие для действия и посредством действия; чистая практика, быть может и порождающая понятие, но сама по себе не зависящая ни от какого понятия! Едва ли такой абстрактный прагматизм заслуживает еще имени религии. Очевидно, мы попадаем в безвыходный тупик, пытаясь найти вь практике, отделенной от теории, сущность и единственный истинный принцип религиозной жизни?

В действительности, известное верование, присоединяясь к данному акту, как раз и делает из него акт религиозный. Так называемые „символы“ и „носители“ являются на деле неотъемлемой составной частью религии.