Наешьтесь до отвала, выпейте стакан нашей воды — вы второй раз сядете обедать! — говорят про эту воду эриванцы.

И в самом деле, ее глотаешь, как холодный, бодрящий горный воздух. Она утоляет жажду, не отягчая желудок, она освежает человека, вливая в него необыкновенную легкость и силу.

Однажды Нансен решил совершить прогулку в сторону араратской долины. Его сопровождал капитан Квислинг [34] который, как я заметил, старался всюду следовать за доктором и прислушивался к каждой произнесенной им фразе.

Проехав большое пространство, покрытое возделанными полями, мы остановились около обрывистого холма, у подножия которого из каменной расселины бил холодный источник.

Шофер по имени Нерсес выскочил из кабины, подбежал к источнику, сорвал с головы кепку, упал на землю, прильнул губами к клубящейся влаге и целую минуту не мог оторваться.

Потом вскочил на крепкие ноги и прокричал, подняв голову к небу, удовлетворенно поглаживая живот кругообразными движениями ладони:

— У-у-хха-а-ай!

Это был традиционный в Армении возглас человека, напившегося из источника.

Затем он разлегся на траве в тени дикого персика и рассказал нам замысловатую сказку про могучего чародея, хозяина всех рек, источников и горных потоков по имени Ухай.

Ухай — это маленький человечек зеленого цвета, обладающий, так же как и сама вода, замечательной способностью быстро изменять свой внешний вид.

— Подошел к источнику крестьянин, простой человек, — рассказывал Нерсес, — и с ним был его сын, молодой еще, вроде меня… Напились они воды, сын погладил себя по животу и сказал от удовольствия: «Ух-хай!» И сейчас же из воды появился зеленый человечек. «Вы меня звали?» — спрашивает. Крестьянин испугался и говорит: «Вот у меля сын, такой бездельник, ничего не умеет. Научи его чему-нибудь хорошему!» — «Ладно, — сказал Ухай, — оставь его мне, а через год приходи»… Прошел год, явился крестьянин к источнику, но Ухай не отдает ему сына. Вернулся бедный человек домой, плачет. Вдруг кто-то стукнул у порога. Смотрит — красивый конь. Заржал, ударил копытом и превратился в сына. Это Ухай научил его превращаться во что угодно… Решил сын жениться на любимой девушке, а денег на свадьбу нет. Вот он и говорит отцу: «Я превращусь в лошадь, продай меня на базаре». Так и сделали. Но покупателем оказался сам Ухай, превратившийся в цыгана. Он решил убить парня за то, что тот убежал от него. Парень, быстро смекнув в чем дело, превратился из лошади в воробья Ухай принял вид сокола, полетел за воробьем и чуть не настиг его у застрехи на крыше дома, где жила невеста. Воробей, обратившись яблоком, упал на стол, за которым сидела и шила девушка. Ухай стал ашугом, вошел в дом, стал петь, разжалобил девушку и попросил у нее в награду яблоко, чтобы съесть. Яблоко сейчас же превратилось в иголку, которая воткнулась в платье около самого сердца девушки. Ашуг превратился в нитку и вделся в иголку. Невесте стало больно от укола иголки, она вскочила и закричала: «Мне и без этого тяжело на сердце!» и бросила иголку в огонь. Нитка сгорела, а из очага вышел жених и обнял свою невесту!.. Вот и вся сказка!

Нансен сидел задумчивый, держа карандаш над исписанным блокнотом.

— Какой поэтичный народ! — вырвалось у него, наконец, — 'В какую прелестную форму заключил он свои представления об извечной превращаемости водной стихии, о великой перерождающей силе воды и об огне, который, сжигая зло, утверждает добро!

Когда мы ехали обратно в Эривань, Квислинг все время оборачивался и внимательно смотрел на снежные вершины двух Араратов, величественными призраками поднимавшихся над горизонтом. Видимо, его что-то беспокоило. Наконец, он сказал недовольным тоном:

— С какой стати на гербе армянской республики изображен Арарат? Ведь эта гора, если не ошибаюсь, находится в пределах Турции?..

Нансен сказал на это:

— А что тут странного? Ведь мы же не против того, что турки изображают на своем гербе полумесяц, хотя он, как известно, освещает весь земной шар?

Бросив эту реплику, он снова вернулся к сказкам и вспомнил, что в сказочном фольклоре почти всех народов участвует «вода мертвая» и «вода живая»; «водой живой» воскрешают царевну, усыпленную злым драконом.

— Кто этот дракон, — сказал я, — нетрудно догадаться. На Кавказе совсем еще недавно его последыши руками наемных джуваров и мирабов распоряжались всей водой, господствуя над полями землепашцев, и по своему усмотрению или покрывали их зеленью нив, или превращали в пустыню.

Я рассказал также, что почти все народы Закавказья чтут Георгия-Змееборца, смутно догадываясь о реальной сущности этой легенды, за которой можно видеть народного героя отдаленнейших времен, освободившего невесту-воду из-под власти дракона… В мифах Грузии тоже есть сказание о «Гвелашапи», хозяине рек, воду из которых он разрешал брать только в обмен на непорочных девушек.

— Не находите ли вы, — спросил я Нансена, — что сейчас в Стране Советов творятся дела, которые тоже могут послужить темой для легенд?

— Да, да, — подтвердил он, — Меня в этом убеждать не надо. Я уверен, что вы достигнете таких побед, которые сейчас кажутся фантастическими.

На шестой день пребывания в Армении мы выехали из Эривани по эчмиадзинскому шоссе в сторону Сардар-Абадской степи (ныне Октемберянский район).

Этот огромный участок выжженной земли предназначался для орошения. Здесь правительство республики и специалисты, приехавшие с севера, наметили создание сплошного зеленого массива с нивами и виноградниками, с благоустроенными селениями, в которых предполагалось устроить много тысяч армян, рассеянных по всему свету, потерявших родину, пострадавших в урагане войн и межнациональной розни.

По пути в Сардар-Абад мы проезжали через селения. Это были ряды неуклюжих коробок из камней и глины. И все же здесь веяло благополучием. По берегам каналов нам встречались тенистые сады, аллеи ив и тополей, пшеничные поля и хлопковые плантации. На полях работали крестьяне с лицами спокойными и уверенными, с походкой твердой и энергичной. В больших водоемах, где хранились запасы воды, резвились дети, а рядом гудела колесами водяная мельница, из дверей которой вкусно пахло теплой мукой.

Позже в одной из зарубежных газет Нансен писал: