Два года назад во время стоянки голландского парусника они точно так же в огромном количестве собрались в этой долине. Матросы наловили их тогда несколько сотен и каждую несли пять-шесть человек.

Теперь эти громадные беспомощные существа расположились среди лавы у самых стен кратера, неподвижно вытянув шеи, словно прислушиваясь к чему-то или вспоминая что-то древнее, давно забытое. Ни одна из черепах не шевелилась, и мертвая, гнетущая тишина стояла над долиной.

— Должно быть, они ищут синюю воду, — подумал Пепе.

Он взобрался на утес, чтобы лучше осмотреть окрестность, и вдруг увидел корабль, подходивший к острову. Это было таким редким событием в водах Чатама, что он забыл все и бегом пустился домой.

Корабль был испанский. Он бросил якорь в заливе, и с него спустили шлюпку. Матросы, вооруженные большими палками, направились в глубь острова.

— Так ты говоришь, что черепахи около большого кратера? — спросил метис.

— Их там сто, и сто, и сто, и еще гораздо больше, — сказал Пепе, — и Матамата ведет их.

— Матамата? — промычал старик. Он чувствовал перед старой черепахой суеверный страх, передававшийся из поколения в поколение.

— Они убьют его, — прошептал Пепе.

Через два часа испанцы вернулись и подошли к хижине.

— Куда девались ваши черепахи? — спросили они.

— Мои черепахи в загоне, сеньоры, — хитро ухмыльнулся старик, — Но если вам нужно свежее мясо, я могу вам его продать.

Заключили сделку, в которой большое место занимали табак и спирт.

— Пеле, проводи сеньоров к стаду, — сказал метис.

Пепе не двинулся с места.

— Слышишь, что я говорю!

— Я не пойду, — сказал мальчик и отступил на несколько шагов. Метис поднял камень. Пепе, как собака, отскочил еще дальше. Но матросы поймали его, надавали шлепков и втащили в дом.

— Мальчишка упрям, как бык, — сказал старик, — Я провожу вас сам, сеньоры.

Он припер снаружи дверь колом. В ту же минуту Пепе пролез через дымовое отверстие и очутился на крыше.

— Матамата! — закричал мальчик, — Уходи, о Матамата! Они идут убить тебя! Уходи, о Матамата!

Камень просвистел мимо его уха, и Пепе спрыгнул внутрь дома.

Вечером уставшие, но веселые матросы вернулись на корабль. Они настигли стадо в долине, обнесли его оградой из камней и наутро предполагали начать переноску живого груза на судно. Из предосторожности штурман оставил двоих людей на берегу. Вскоре они напились со стариком и растянулись перед хижиной.

— Караулить черепах! — кричал один из них, — не смехотворная ли это затея? «Останься здесь, Хозе, — говорит он мне, — покарауль черепах». Почему он не сказал: «Покарауль эти скалы, Хозе, чтобы они за ночь не убежали от нас!»

Матросы хохотали, вспоминая неуклюжих животных и называя их выходцами с того света. Метис отвечал им хриплым кашлем, который испанцы благосклонно принимали за смех.

— Черепахи не уйдут, — говорил старик, — но не надо было запирать вместе с ними старого самца. Нет, этого не надо было делать.

Он сидел у потухшего костра и жевал беззубым ртом, подобный костлявому призраку прошлого.

Когда все трое заснули, Пепе осторожно вышел из дому и побежал в горы.

Кровавый диск луны подымался из океана. Медленно, подобно громадной огненной черепахе, он полз по небу, и левый край его щита был слегка отбит, как у Матаматы.

Черепахи лежали в загоне, подняв головы в неподвижной задумчивости.

Пепе стало немного страшно. Он принялся быстро разбирать ограду. Большие камни были очень тяжелы для него, мальчик надрывался, из-под ногтей у него сочилась кровь. Когда образовался достаточный проход, он крикнул:

— Эй, Матамата, выходи!

Но животное не двигалось, поглощенное своими воспоминаниями. Тут Пепе подумал, что этот мудрец все-таки немного глуповат.

Мальчик вскочил на Матамату и тупыми ударами копья по задней стороне щита вывел его из неподвижности. Торжественно выехал Пепе на нем из ограды, неподвижный, как маленький истукан, и двинулся мимо черных башен кратера, а за ним, подобно длинному ряду оживших камней, выступало стадо.

Высоко поднялся месяц и осветил долину. Кактусы начинали цвести, распуская на одну ночь свои большие ослепительно-белые цветы. Пепе недоверчиво присматривался к ним, но они стояли оцепеневшие, погруженные в глубокое безмолвие, и благоухали во сне. Это смягчило его воинственное сердце. В знак мира он выбросил свое страшное совиное перо и воткнул в волосы белый цветок кактуса.

Вдруг Матамата почуял что-то и упрямо потянулся в сторону, в угольно-черную тень горы. Ни копье, ни удары маленьких пяток не могли его остановить. Тень становилась все чернее и чернее, и скоро Пепе увидел, что они лезут в какую-то мрачную дыру в стене.