Козлов тем временем закурил, достал из бокового кармана бумажку, протянул Солоду. Это было заявление на имя директора завода с просьбой принять его на работу в отдел снабжения. В уголке резолюция Горового красным карандашом — «т. Солоду»... Нет, он только делает вид, что не узнал. Но узнал, это ясно... Надо принимать. К сожалению, надо.

А на следующий день в областное управление КГБ было послано несколько анонимных писем, в которых говорилось о том, что на заводе появился человек, который в немецких лагерях для военнопленных выдавал командиров, политруков, коммунистов. Фамилия этого человека — Козлов... Солод рассчитывал на то, что при допросе совпадут сведения о местонахождении лагеря, которые даст сам Козлов, и те, что указаны в анонимных письмах; что Козлов, видимо, только один бежал из-под расстрела и опровергнуть обвинения некому.

Расчеты Солода не были пустыми. Не успел Козлов оформиться на работу, как был арестован. Солод неделю ходил с довольной улыбкой, а потом, просидев в библиотеке, подготовил беседу о бдительности. Проводя беседы в цехах, он рассказывал, как к ним на завод хотел устроиться закоренелый шпион, но был своевременно разоблачен органами.

Во время последней поездки в Москву Ивану Николаевичу также пришлось пережить несколько довольно неприятных минут. По службе надо было обязательно побывать у министра, но он боялся встречи со Швыденко. Солод сидел в приемной и никак не решался зайти в кабинет. Несколько раз пропускал свою очередь и занимал новую. Прошло почти четверть века, как он вонзил нож Антону в самое сердце. Неужели Швыденко сможет его опознать?.. И все же лучше с ним не встречаться.

Но вот из кабинета вышел высокий мужчина средних лет. В нем не было ничего такого, что бы выделяло его среди других людей его возраста. Открытый взгляд, большой лоб, волосы... Такой тип деятеля встречается и в министерстве, и в промышленной артели. Подошел к группе посетителей, заговорил с ними. Держится просто, непринужденно. В голосе не чувствуется ни самоуверенного превосходства, ни унизительной предупредительности. Видимо, это кто-то из посетителей такого же ранга, как и все здесь присутствующие.

— Кто это? — Спросил Солод у низенького старичка, что заинтересованно прислушивался к разговору.

— Как кто?.. Это Швыденко.

А Швыденко уже подходил к Солоду.

— А вы, товарищ, по какому делу?.. Скоро должно начаться заседание коллегии. Я сегодня, извините, не смогу принять. Возможно, ваше дело можно разрешить быстро? Или подождете до завтра? — Потом неловко улыбнулся. — Откровенно говоря, надоело заседать.

«Не узнал!» — радостно забилось сердце Солода.

— Я с металлургического. От товарища Голубенко. Относительно лома, — ответил Солод, сдерживая волнение.

— О, это так просто не решается, — улыбнулся Швыденко. — Дело сложное. Передайте Голубенко, что мы ищем возможности и, конечно, найдем. О зиме уже думаете?.. Пусть не переживает. Без лома не останетесь. Пусть подумает об использовании шлаковых отвалов. В них содержится большое количество железа... Всего хорошего. Заходите завтра. Поговорим подробнее.

Швыденко пожал руку Солоду, подошел к другому посетителю. А Солод вышел из министерства довольным, с чувством полной безопасности. Да, ему надо думать о поступлении в партию. Самое главное — получить рекомендацию от парторга. Иван знает, что для этого нужно сделать. А когда рекомендует сам парторг — другие тоже не откажут. Правда, того, что он исключался из партии, скрывать нельзя. Но Солод вынес из вражеского тыла полковое знамя. Благодаря ему военная часть начала новую жизнь. Это что-то да значит!

У Коли Круглова и его подручного Владимира Сокола завтра выходной. Если сегодня к вечеру сесть на обычного двувесельную лодку, то через три часа вполне свободно, без особого труда можно быть на острове. Трудности такой вылазки не только не пугали, а захватывали их.

С завода в общежитие возвращались вместе. По дороге Коля заглянул в книжный киоск, купил себе пачку бумаги.

— Зачем так много? — Удивился Владимир.

— Разве это много?.. Мало.

— А ты разве стихи пишешь?

— Пробовал. Даже печатали когда-то в пионерских газетах. Теперь не пишу. Бросил.

— И я писал, да бросил, — засмеялся Владимир. — А зачем же бумага?

— Зачем? — то ли себя, то ли Владимира переспросил Коля. — Эх, Володька!.. Даже не знаю, говорить ли тебе. Пишу понемногу.

— Значит, прозу?..

— Прозу. Боюсь, что скажут — рано. Ну, да ничего. Посылать в редакцию не буду спешить. Пусть отлежится. Подумаю. Чтобы не получилось так, что яйца кур учат. Не успел к мартену встать, а уже спешит опытом поделиться. А писать хочется. О многом подумал. Есть что сказать.

— Чего же ты сомневаешься? Если это пойдет людям на пользу, то кроме доброго слова никто ничего не скажет.

Они уже успели подружиться, и поэтому Владимир разговаривал с Колей, как с равным, позволял себе иногда выражать некоторые мысли по поводу работы, но еще больше расспрашивал, слушал, советовался.

После того как завод принял от строительного треста новое общежитие, Коля попросил для себя отдельную комнату. Он решился на это только потому, что очень часто засиживался за столом до поздней ночи и не хотел нарушать отдых товарищей.