Я потихоньку, чтобы не разбудить Иви, вылезла из палатки и пошла вдоль подлеска, чтобы хоть как-то чуть отвлечься. Далеко от лагеря тоже не уйдешь, тут и скриммены есть, и стервятники с кочевниками захаживают, ни тех, ни других, ни третьих не хотелось бы встретить. Обуваться я не стала, босые ноги утопают в сухом теплом мхе, которого очень много возле каньона. Завтра мы уже будем на другой стороне, а там… Риз говорит, что недалеко. Трудно вот так безоговорочно ему доверять, но я стараюсь не задумываться об этом… Потому что если он ошибается, и Люси совсем в другом месте, и мы теряем время… Она ведь может погибнуть…

Темно, хоть глаз выколи, ни черта не видно. И патруля не слышно, вот что самое жуткое. Тихо и мрачно. Я остановилась, вдохнув поглубже чистый ночной воздух… Неожиданно, прежде чем я успела что-либо осознать, уже оказалась в кольце самых надежных и любимых рук.

— Я слышал, как ты вышла… Тебе тоже не спится? — губы Бермана накрывают мои, и все печали, все тревоги задвигаются на второй план. Ждал меня? Или почувствовал?

— Ты меня напугал. Зачем подкрадываешься?

— Прости. Я не хотел тебя пугать. Думал, что ты почувствуешь мое присутствие.

— Я задумалась. В лагере я чувствую себя в безопасности, поэтому мое чутье спит в данный момент. В отличие от меня, — я пожала плечом и улыбнулась против воли.

— Слышу, как ты улыбаешься…

Я не устаю удивляться, где мы были раньше? Почему так долго ходили рядом, будто параллельными улицами, и никогда не пересекались. Все, все ушло — неловкость, сомнения, нерешительность, и все те заморочки, которые мы так любят потчевать окружающие. «Ты еще маленькая», «Мне уже много лет», «Твой отец открутит мне голову и будет прав», «Мия, я вполне мог быть твоим отцом»… Как же теперь все это неважно, когда есть такие необходимые губы, объятия, в которых я чувствую себя, будто так и должно быть… Как я жила без этого? Как мы оба без этого жили?

— Кто-нибудь может увидеть, — подула я ему в губы, не желая ни на миг отрываться. — Мне плевать, но ты все время волнуешься…

— Знаешь… Сейчас мне тоже плевать… — частое дыхание самого нужного мужчины окутывает мою кожу нежным теплом, и мне хочется смеяться в голос от этих его слов. Наконец-то все позади, и можно больше не кусать губы до крови от затапливающего желания прикоснуться к нему, можно просто обнимать его за шею, чувствовать, как сильные руки подхватывают, усаживая на бедра, а спина аккуратно прислоняется к стволу дерева, оплести его торс ногами и податься навстречу потрясающим эмоциям. — Я соскучился, очень… Мия, я так люблю тебя…

После ранения он пришел в сознание довольно быстро. Люси объяснила мне, что Риз умеет залечивать даже самые тяжелые ранения, Джая, например, он вытащил, а вот сейчас и Бермана. Я не отходила от палаты ни на шаг, желая быть первой, кого мужчина увидит. Почему это так — не могла я объяснить никому. Сказалась больной, поменялась на дежурствах, но от палаты не отходила, дневала и ночевала в клинике, пока он не очнулся.

Большая ладонь сжимает мои пальцы. «Глупая девочка, ну зачем ты себя так мучаешь», — вышептывают запекшиеся губы, и в следующий момент я уже оказалась на широкой груди, прижатая могучей ручищей, страшно опасаясь навредить, оттого вся сжалась в маленький трясущийся комок. «Все со мной будет в порядке, я чувствую себя, будто заново родился».

Я смеюсь и плачу, чувствуя, как Берман легонько целует меня в макушку, а потом отстраняюсь и схватив в ладошки его лицо, перецеловываю его губы, щеки, глаза, от избытка чувств не обращая внимания ни на то, что палата заполняется людьми, ни на то, что медсестра пытается меня оттащить и вообще выставить за дверь, на что я открыто и очень даже активно протестую… Не так я представляла наш первый поцелуй, но тогда мне было как-то на все плевать.

Плевать, на осуждающие взгляды Джил и ее поджатые губы, плевать на закрадывающиеся идиотские мысли: «А что дальше», «Нас разделяет временная пропасть», «Ему быстро надоест возиться с мелкой»… на все плевать. Он тот, чьи касания не вызывают у меня судорожного озноба, чьи объятия кажутся самыми лучшими в мире, а губы твердые, чуть шершавые и теплые-теплые. И целуется он… как бог. Меня никто и никогда так не целовал. Он знает столько всего, открыл мне целый новый мир ощущений, с ним я просто улетала… И я чувствую, ему нужна я, именно я.

Он нашел меня после выписки, сказал, что пришел проверить «как я»… Принес мне куртку, которую я забыла в Яме, и когда наши руки соприкоснулись… В итоге наши тела все сказали за нас. То, что между нами произошло, нельзя назвать ни одним существующим в мире словом. Это было слияние душ, тел, мыслей, чувств… Он любил меня, любил в тот наш первый раз будто последний, а я отдавалась ему вся до капельки, без остатка. Ни одно его прикосновение не напомнило о той ужасной ночи, после которой мне пришлось собирать себя по кусочкам, ни один его жест, ни один взгляд даже близко нельзя было сравнивать. Все было по-другому и это просто божественно.

А потом, когда все закончилось и мое тело перестало потряхивать от пережитого оргазма, я разревелась, так бурно и сопливо, что Берман испугался не на шутку, и сразу же принялся выспрашивать, что не так. Опять затянул свои опасения по поводу возраста, моего и своего… Такой взрослый, но такой глупый… Я сначала не знала, как ему объяснить, что со мной ничего подобного раньше не происходило, и я уже и не наделась, что вообще может случиться нечто даже вполовину такое же прекрасное.

— Ми, я прошу, пожалуйста, — уговаривает он меня, перецеловывая мои соленые мокрые щеки. — Скажи, что с тобой? Тебе больно? Неприятно?