К Лили нельзя было прикасаться другим мужчинам! Им не стоило даже смотреть на нее, потому что за один грязный взгляд в ее сторону Северус готов был вырвать незнакомцу оба глаза.

А Поттер смотрел на нее. Смотрел, трогал, обнимал, прижимался к ней своим отвратительным телом, целовал ее, черт возьми, это доводило до тошноты! А Северус умирал, глядя, как его мечту оскверняют все больше, день за днем, портят, метят, и ничего, ничего не мог с этим поделать!

Когда она отвечала на уроках, Северус с болью слышал в ее голосе его интонации и обороты.

Когда она говорила, в ее лице, словно в зеркале, отражалась его мимика.

Она стала его.

Или еще нет?

Лили изменилась.

Изменился ее взгляд, ее походка, движения.

Она стала надевать обтягивающие свитера с небольшими, но волнующими вырезами.

Ради Поттера. Чтобы он радовался, видя, какая у неё красивая грудь.

Стала носить туфли на каблуках, хотя всегда говорила, что это глупо, и в них неудобно бегать по бесконечным лестницам Хогвартса.

Ради него.

Она стала подкрашивать глаза, так что они мерцали в темной дымке, как малахиты.

Лили светилась счастьем. На первый взгляд, все в ней было как обычно, но она вдруг так невероятно похорошела, стала такой душераздирающе красивой, что Северус не спал по ночам, представляя, как было бы здорово применить к Поттеру Круциатус и смотреть, как он извивается на полу и визжит, как свинья.

За то, что это из-за него она такая счастливая.

Из-за него, Джеймса Поттера.

Не из-за Северуса Снейпа.

Или Империус. Империус даже лучше. Потому что его можно применить к Лили... и стребовать с нее все, что она отдавала Поттеру. Все...

Ревность источила его, как червяк яблоко, надкушенное и забытое в траве.

Он чувствовал себя преданным. Время от времени Северус искренне верил, что в Лили просто говорит глупое женское стремление отомстить и унизить его за то, что он посмел обидеть ее при всех. Она слишком горда и слишком любит себя, чтобы просто забыть ему тот проступок. Она могла выбрать кого угодно, многие парни смотрели ей вслед, когда она шла по коридору. Но она выбрала Поттера.

Почему?

Да потому что знала, что именно его Северус ненавидел больше всех.

Другого объяснения он просто не видел.

— Ты не прав.

Он обернулся, сжимая в руках тяжелый фолиант румынской истории зельеварения.

В одном из кресел сидел Нотт, положив ногу на ногу, и подергивал за струны скрипку, обнимая лакированный изгиб дерева так, словно это была талия девушки. Эльф, стоящий у его кресла с подносом и подсвечником в руках, был похож на статую, и только веки его изредка поднимались и опускались. На подносе лежала свежевыглаженная газета, и поблескивал в свете свечей стакан с бренди.

— Прошу прощения? — холодно спросил Северус.

Катон снова поднял взгляд.

— Я говорю о Мальсибере. Не обращай на него внимания. Он бесится, что тебе так легко досталось это место. Все мечтают попасть в окружение самого Темного Лорда, а он больше всех.

Северус хмыкнул.

— В таком случае, пусть займет мое. Впрочем, сомневаюсь, что Темный Лорд будет от него в восторге. Мальсибер не в состоянии сварить даже настойку от кашля.

Нотт усмехнулся.

— Поэтому ее и будешь варить ты. Тебе оказана большая честь. И доверие, — Нотт усмехнулся и дернул бровью. — Не страшно?

— Пока у меня нет повода для опасений. Но все же хотелось бы узнать, насколько правдивы слухи о судьбе предыдущего мастера?

— Ты о том зельделе, которого Темный Лорд заставил сварить для самого себя яд? — быстро и тихо поинтересовался Катон, подергивая за струны, и добавил уже медленнее, не трогая инструмент: — Ты же знаешь, о некоторых вещах не говорят, Северус.

— Я имею право.

— Ты не спрашивал об этом у Люциуса?

— Он сказал, что мне это не грозит, — Северус опустился в соседнее кресло. — Но я подумал, что тебе он мог сказать чуть больше.

— Почему?

— Разве вы не станете скоро одной семьей?

Одна из струн громко тренькнула. Нотт резко поднял голову. На лице его мелькнуло недовольство.

— Спросишь у него сегодня сам, если это для тебя так важно.

— Сегодня?

— Да. Люциус прибудет в школу с минуты на минуту.

Факелы на стенах коридора вспыхнули, и перед Сириусом развернулся коридор, такой длинный, что его конец терялся в полумраке. Пол устилал богатый зеленый ковер, такой мягкий и толстый, что ему вдруг отчаянно захотелось обратиться в собаку и покататься по нему как по моху в Запретном лесу.