Шрифт:
— Ну, как сказала бы моя мама «Попытка — не пытка», — отвечала Юлия. Унывать она не любила. — Где он, этот Харон?
Дух молча показал ей в сторону какой-то черной реки, возле которой находился мрачного вида старик-паромщик в рубище.
— Удачи мне, — невесело улыбнулась Юлия и направилась к нему.
— Что привело сюда живую? — сердито проворчал старик.
— Я здесь, чтобы вернуть моего отца, Юлия Цезаря, в мир живых. Но для этого мне нужно вначале встретиться с Персефоной, — ответила девочка, для себя отметив его скверный характерец.
— Кого-кого? — переспросил злой дед. — Цезаря? Этого смертного, из-за которого столько хлопот? Да он не так давно сбежал отсюда, когда Зена несчастного Аида порешила! Да еще и Судеб пленил, и их нити по-своему сплел. Вот только кончилось для него все также…
— Я готова остаться здесь вместо него! — вскрикнула Юлия.
В потухших глазах старика даже мелькнуло некое подобие жалости.
— Зачем это тебе, дитя? — поинтересовался он. — Твой папаша уже отжил свое, повоевал и поинтриганствовал всласть и в настоящем мире, и в том, что сам создал… и откуда, похоже, прибыла ты сама. А ты ведь только начала жить, так наслаждайся же жизнью!
— Мама и я обе любим его… Он ее простил…
Харон тяжко вздохнул, а потом даже погладил девочку своей страшной иссохшей рукой. Не смотря на свою уродливую внешность и отвратительный нрав, он в сущности был добр и вполне мог посочувствовать.
— Ну, коль так, попытайся… Я перевезу тебя к ней, это все, что я могу для тебя сделать.
Юлия влезла в его лодку, и они поплыли к другому берегу. Там виднелся роскошный, но сурового вида дворец — весь черный и бронзовый. В передней части его находился прекрасный сад — этакий заповедник в аду из лунных лилий, ночных фиалок и роз. В тронном зале Юлию ожидала прекрасная женщина с темными кудрями, красивыми вишневыми глазами и грустной улыбкой.
— Я знала, что ты придешь, — сказала она девочке.
— Госпожа Персефона, ты — владычица мертвых и ты же богиня весны, — поклонилась Юлия, — скажи, прошу, принимаешь ли ты мою жертву! Я останусь в твоем царстве, а ты отпустишь отца!
— Дитя, — медленно проговорила царица мертвых, — я восхищена твоей смелостью и готовностью пожертвовать собой ради того, кого ты любишь. Я бы сама с радостью отдала собственную жизнь, чтобы мой любимый Аид был жив. Но… — слабо улыбнулась она. — Я не требую от тебя такой жертвы. В награду за твою самоотверженность я отпущу вас обоих.
— Благодарю, великая! — отвечала, не веря своему счастью, девочка, чьи глаза заискрились.
***
…Алти находилась одна в покоях своего огромного, ставшего для нее таким ненужным и холодным, дворца. Шаманка с самых ранних лет жаждала запрещенных знаний и власти… над людьми и над их душами. Да, она добилась всего, о чем мечтала, но какой ценой?! И стоило ли оно того? Ни дочери, ни любящего и, как теперь она имела смелость признаться себе, любимого мужа рядом не было. Должно быть, жертва не принята, и они навсегда останутся ТАМ, в объятиях смерти…
За окном барабанил дождь, становившийся все сильней и сильней… так, будто прорвало небо, как в тот день, когда Юлий назвал ее женой, когда он дарил ей безумные поцелуи и смотрел на нее с такой нежностью… И в тот же день она убила его, призвав на помощь нож. Принесла в жертву своей давней мечте и своей тяге к разрушению.
«Прости меня, Юлий…» — прошептала она одними губами.
Впервые мольба о прощении сорвалась с ее уст, и едва ли не впервые глаза Алти увлажнились слезами. Это могло показаться невероятным, ведь такие женщины, как она не плачут, но это было так.
И тут произошло чудо. Перед ней, держа за руку их общую дочь, появился он, Юлий! Одет он был в белые одежды, которые больше не были запятнаны кровью. Его лицо, казалось, стало еще прекраснее, а глаза светились счастьем и любовью. Он был счастлив видеть ее, свою убийцу, и вновь готов был подарить ей свою любовь!
— Юлий, я… — запинаясь, начала Алти. — Прости меня!
А что еще она могла сказать. Хоть и знала, что он уже ее простил?
Ничего не говоря, он склонился к ней и принялся стирать ее слезы губами.
— Теперь мы вместе, и все будет по-другому, — прошептал Юлий.
— Да, и теперь мы сами другие, — отвечала ему его жена.
А их дочь стояла рядом и просто радовалась за своих родителей…