— Добрый день, — говорит Переводчица. — Ё напот киванок. Сегодня у нас по программе посещение издательства. В семнадцать часов встреча с главным редактором художественного журнала — прием по протоколу в подвальчике «Матьяш пиллз». Это один из самых лучших и дорогих ресторанов Будапешта. Надеюсь, вам понравится…

Переводчица заглядывает в записную книжку. Переводчица листает тонкие странички. Кажется, ничего не упущено. Кажется, инициатива теперь целиком в ее руках.

— Ваши планы на сегодня не переменились?

Вопрос задан чисто формально. Вопрос звучит чисто риторически. Все его планы — в руках этой замечательной женщины.

— Кхе!

— Я еще раз звонила в издательство. Они ждут нас ровно в три. Боюсь только, мы опаздываем.

Это последнее напоминание о его неаккуратности. Последнее, но убийственное. Звучит почти как выговор. Любому цивилизованному человеку ясно. Может, он плохо слышит?

— После «Матьяш пиллз» возвращаемся в гостиницу и, если не будет других планов, уточним программу на завтра. Так?

Обворожительная улыбка. Обволакивающий дурман. Платон Усов готов. Вполне одуревший, вполне подкаблучный, попавшийся на крючок, он берет ее под руку, прижимает к себе локоток. Как бы случайно. Как бы без всяких задних мыслей.

Парочка загружается в авто.

И вот они уже мчатся по улицам Будапешта — писатель Платон Усов и Красавица Блондинка Переводчица. Кхе!

Переводчица чуть отодвигается на заднем сиденье. Переводчица создает между ними некую приличествующую дистанцию. Переводчица заговаривает с шофером по-венгерски. Они мило о чем-то болтают. Очень оживленно. Платон не понимает, не слышит, теряет из виду. Это уже не его девушка, раз она с другим. Она становится вдруг такой чужой ему. Такой далекой и нереальной. Такой постаревшей и подурневшей вдруг. Видны морщины. Следы макияжа.

Будапешт наматывается на колеса. Будапешт наматывается на киноролик будущего романа, повести, рассказа, книги. Вот именно этот миг, этот лик Будапешта останется в памяти, превратится в написанные, многократно переписанные слова, но писатель Усов пока даже не догадывается об этом, да и потом не вспомнит. Голос Переводчицы выплывает из небытия, отделяется от общего шума города. Голос Переводчицы возвращает его к реальности.

— Я пытаюсь уточнить, — говорит она уже снова по-русски, — узнать про ту церковь, которой вы интересовались. Вы говорили, она была рядом с Дунаем.

— Да.

— Она действительно была сильно разрушена?

— Кхе!

Как он ошибался! Как заблуждался! У нее и в мыслях не было изменить ему. Все это время она находилась с ним совсем рядом — на заднем сиденье этой новой, с иголочки, «волги», этих новых, с иголочки, «жигулей».

Девушка снова кладет розовую ладошку на мягкую спинку кресла, наклоняется вперед, к шоферу. Полуобернувшись, тот что-то отвечает ей. Снимает правую руку с руля и будто протягивает кому-то из них апельсин. Пальцы превращаются в дольки разрезанной кожуры, в раскрывшиеся лепестки лотоса. Шофер начинает загибать их по очереди.

Они пересекают площадь, трамвайные пути.

— Мне бы хотелось взять с собой на прием… кхе!.. одного моего приятеля… — как бы со стороны слышит свой голос Платон Николаевич. — Одного молодого человека… Кхе!..

Белокурая Красотка Переводчица натянуто улыбается.

— Конечно, Платон… Если это для вас необходимо… Но прием по протоколу. Должна вас предупредить. Придется платить за вашего приятеля… Это очень дорого… Вы не совсем себе представляете…

Белокурая Переводчица снова перестает быть красивой и молодой. Из мягкой кошачьей лапки выползают острые коготки.

— Я заплачу. Кхе! — петушится Платон.

— Наши счета они оплачивают. Будет, однако, неудобно, если… Но раз хотите, я уточню…

— Не надо. Кхе! Нечего уточнять…

Шофер продолжает говорить по-венгерски. Продолжает глубокомысленно рассуждать, загибать и отгибать пальцы. Надоедливо протягивать все тот же замусоленный апельсин. Закрывать и открывать все те же, должно быть уже сильно обтрепавшиеся, лепестки лотоса.

Внутри у Платона все сжимается. Внутри у Платона вот-вот произойдет взрыв. Платон злится на Переводчицу. Платон злится на себя. На шофера тоже. С какой это стати он не должен делать то, что хочет? Какие еще протоколы? Тогда вообще нечего было ехать. Сидел бы себе спокойно в Москве и писал. И не нужно было бы общаться с этой когтистой красоткой. Кхе!

— Так. Пожалуйста. Приехали. Выходим.

Честное слово, как в детском саду.

Переводчица наклоняется к шоферу. Переводчица о чем-то опять договаривается с ним. О чем-то мило воркует. Путана Ева! Порка мадонна! Самое время сбежать. Пока отвлеклась и не видит…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Платон!.. Платон!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Ку-ку, барышня! Ва фан куло!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Синьор Тонино? О, сэр Антони! Тоник!..