Раздел первый «Науки логики» носит название «Определенность (качество)». Поскольку мы уже знаем, что анализ природы начала системного развертывания научного познания выдвинул на первое место категорию чистого бытия, иными словами, бытия, лишенного различений, лишенного определенности, то сразу возникает вопрос: почему же, оттолкнувшись от чистого бытия, логический анализ «рождает» именно категории определенности, или качества? Сам Гегель считает такой вопрос весьма важным, поэтому размышления о бытии он и начинает с фиксирования исходного противоречия: чистое бытие «в себе» действительно поначалу является неопределенным, бескачественным бытием, но ведь такая характеристика и возникнуть-то может, если полагается в противоположность качественному, определенному. Отсюда – проблема, которую и можно считать основной системной задачей, решаемой на всей стадии «бытия»; требуется, отправляясь от неопределенного, чистого бытия, лишенного качественных различий, дать возникнуть – разумеется, в строго системном порядке – многообразным различениям, определенностям качества. Всякий раз это будет связано с постановкой, решением и более конкретных системных задач, объединенных на первой стадии упомянутой общей системной целью.

Прежде чем будет показано, как выстраивается в логике цепочка этих задач, выражаемых на языке философских категориальных различений, надо подчеркнуть, как реальна и сколь сложна для науки сама эта проблематика. С Гегелем нельзя не согласиться в том, что фундаментальной предпосылкой построения научной системы является нахождение исходного принципа, который и является основанием создаваемой научной теории. Всякий раз, когда в науке решается аналогичная задача, мысль ученых движется в том же направлении. Широко известны рассуждения Маркса, Энгельса, Ленина о значении исходной «клеточки» для теоретической научной системы, иными словами, о необходимости выделения именно «бытийственного» отношения, а одновременно и фундаментального противоречия изучаемой предметной сферы (массовидного отношения, доступного наблюдению и в то же время избранного наукой в качестве существенной для нее точки отсчета), о необходимости так повести анализ, чтобы исходное отношение было и далее воспроизводящимся основанием системы науки. Поскольку в созданной Марксом политэкономии капитализма метод обретения «бытийственной» клеточки был успешно применен и поскольку о нем много написано, позволим себе не останавливаться на этом подробнее.

К сходным выводам приходили также и естествоиспытатели, когда они решали аналогичные познавательные проблемы. Над проблемой начала, возникающей при поиске логических основ для разработки физики в качестве единой систематической науки, размышлял, например, А. Эйнштейн. Системная задача была поставлена сходным образом. «Наша цель, – писал ученый, – состояла в том, чтобы возможно короче наметить картину развития основных понятий в их связи с опытными фактами и усилиями достичь внутреннего совершенства системы» 14. Эйнштейн также пришел к выводу, что исходные принципы систематической науки обладают – даже в физике, где всегда есть проблема обоснованности теории через опыт и эксперимент, – особой абстрактной природой 15.

Благодаря современным методологическим исследованиям теперь уже можно считать доказанным, что выделение наукой вообще, каждой наукой в частности особого «бытия» изучаемых ею предметных сфер, «срезов» действительности представляет собой весьма сложный исторический процесс. И хотя, в чем Гегель прав, в каждый данный момент над «бытийственными» аспектами в науке уже идет целеустремленная широкая работа, но при переходе научного познания к построению системной теории вопрос о специфике бытия приходится осмысливать на новом уровне. Ибо дело тогда заключается в последовательном развертывании различных по характеру определенностей бытия. И к тому же, что верно показывает Гегель, все эти определенности не просто «приводятся в порядок», как если бы последний просто складывался из известного набора характеристик. Определенности, различия должны «самопорождаться», возникать вновь под влиянием внутренней логики системного размышления над бытийственными аспектами.

Дальнейшее логическое осмысление такого процесса «самопорождения» бытийственных определений систематической науки Гегель связывает с фиксированием первой противоположности – чистого бытия и ничто. О чистом бытии уже шла речь: научному мышлению при помощи философской категориальной символики здесь вменяется в обязанность просто зафиксировать, что оно отправляется от бытия как такового, лишенного каких бы то ни было конкретных определений, от бытия, которое «есть на деле ничто и не более и не менее как ничто» 16. Ученый или философ, не имеющий привычки мыслить в предлагаемой Гегелем манере, может возразить: при чем тут чистое бытие и ничто, если наука всегда рассматривает некоторое конкретное бытие, которое есть, налично и вовсе не равнозначно ничто. Гегель такие вопросы и недоумения предвидит и подробно разбирает их в примечаниях (скажем, на известном кантовском примере со ста талерами). Мы опустим и контекст, в котором пример фигурирует у Канта, и целый ряд подробностей, о которых именно в связи с кантовским контекстом вынужден говорить Гегель. Остановимся только на том, что в гегелевском пояснении относится к рассматриваемому здесь вопросу о специфике первого системного этапа логики науки и науки логики. Возражение обыденного сознания против объединения философами-диалектиками категорий бытия и ничто кажутся особенно убедительными, когда оперируют подобными примерами.

Когда сто талеров лежат у меня в кармане, когда я ими обладаю, когда их «бытие» налицо, то разве не кардинально отличается это состояние от того, когда карман мой пуст, когда я не обладаю ста талерами, когда в кармане моем – «ничто»? Кант, а вслед за ним Гегель отвечают на это: если речь идет о конкретном имущественном положении отдельного человека, то «бытие» ста талеров, их наличие в его кармане, и «ничто» (если оно отождествляется с пустым карманом) – состояния существенно различные. Но если «сто талеров» становятся научным понятием, например понятием политэкономии, науки о финансах и т.д., то факт их наличия или отсутствия в кармане данного человека вообще ничего не меняет. «Бытие» и «ничто» применительно к науке приобретают иное значение.

Гегель пользуется кантовским примером, чтобы пойти дальше фиксирования специфики научных понятий как таковых. Понятие чистого бытия приобретает смысл исключительно тогда, когда философ и ученый умеют в целях теоретического системного исследования на первых его стадиях отрешиться не только от реального наличия или отсутствия чего-либо в обычной жизни, но также и от эмпирического содержания науки, от эмпирических понятий, подобных «ста талерам». «Чистым» исследуемое бытие становится только тогда, когда философ и ученый научаются видеть в зафиксированной ими «бытийственной клеточке» своего предмета бытие, и ничего больше; когда, стало быть, они объединяют бытие, предварительно очищенное от любых известных определенностей, только с ничто. Это и означает переселение в стихию чистой логики системного рассмотрения.

Выявление единства бытия и ничто становится моделью для высвечивания типа системно-диалектического перехода от категории к категории во всей сфере бытия. Гегель подчеркивает, что система логики – и уже на начальной стадии – не удовлетворяется внешним постулированием единства. Недостаточно сказать, что бытие и ничто одно и то же. Недостаточно прибавить противоположное положение: бытие и ничто не одно и то же. И недостаточно чисто внешним образом постулировать «единство» двух высказанных суждений.