Я случайно очутился опятъ у ресторана, откуда вышелъ, — меня несло все впередъ, пока я не очутился у высокой желзной ршетки, которая окружала музей, и здсь я прочно утвердился. Мн чуть не оторвали рукъ отъ тла, но я держался крпко.

Вдругъ — выстрлъ, за нимъ другой. Паника охватила толпу; съ криками ужаса она бросилась въ боковыя улицы; полиція воспользовалась случаемъ разогнать толпу по разнымъ направленіямъ, опрокинуть ее и саблями прорубиться самой.

Въ этотъ моментъ было похоже на войну. Счастіе, что я держался за ршетку, — никакая давка меня не пугала. Какой-то задыхающійся безумецъ налзъ на меня. Онъ держалъ высоко надъ головой визитную карточку, совалъ мн ее въ руку и умолялъ о пощад: онъ думалъ, я его убью. На карточк было: докторъ Іоханнесъ. Онъ мн объяснялъ, дрожа какъ осиновый листъ, что онъ армянинъ, пріхалъ въ Парижъ съ научной цлью, а въ Константинопол онъ врачомъ. Я пощадилъ его жизнь и не отнялъ ее у него. Живо помню его разстроенное лицо съ черной рдкой бородой и большими промежутками между зубами на верхней челюсти.

Теперь прошелъ слухъ: стрляли изъ сапожной лавки, или, собственно, изъ мастерской при ней. Будто бы это были «итальянскіе» рабочіе, которые хотли стрлять по полиціи, — ужъ, конечно, виноваты были итальянцы. Теперь толпа опять ободрилась и снова устремилась на бульваръ. Конная полиція пыталась отрзать главный пунктъ отъ толпы, прибывавшей изъ другихъ частей города. Но толпа, замтивъ эту уловку, начала бить окна газетныхъ кіосковъ, бросать камнями въ фонари и ломать желзныя прутья, которые защищаютъ каштановыя деревья, — все, чтобъ помшать загородить это пространство. Когда это не помогло, удалось совсмъ взбситъ лошадей полицейскихъ — он ужъ и такъ становились на дыбы. Для этого принялись поджигать баррикады изъ опрокинутыхъ омнибусовъ. Кром того, продолжали выламывать и швырять куски асфальта, а такъ какъ работа эта была тяжелая, да и самое главное оставалось совершенно не защищеннымъ, то взялись за другія средства. Вывороченные желзные прутья изъ каштанновой аллеи разломали, изскли въ куски, сносили перила у лстницы и скоро очередь дошла до моей большой, отличной желзной ршетки. И тутъ начали разорять, швырять, вс бжали куда-то и опятъ возвращалясь. Такъ шло время. Тогда блюстители порядка получили подкрпленіе изъ Версаля — появились войска. Толпа, заволновалась. Надъ полиціей и надъ національной гвардіей смялись и придумывали злыя шутки, но когда показались войска, раздалось: «Да здравствуетъ армія! Да здравствуетъ армія!» Офицеры, отдавая честь, благодарили за врность. Но какъ только войска прошли, опятъ начались безчинства съ полиціей, съ ршетками, битье стеколъ, и все пошло попрежнему.

Наступилъ вечеръ.

Вдругъ студенты закричали:

— Оплевать Лозе!

Лозе былъ префектъ полиціи. Тогда организовалось огромное шествіе къ дому префекта, чтобъ «оплевать Лозе». Шествіе двинулось. А оставшіяся сзади тысячи продолжали безчинствовать. Мн казалось, что сегодня ничего интереснаго больше я не увижу, поэтому я отправился въ ресторанъ, полъ и вернулся дальней дорогой домой.

Но дни шли, а безпорядки продолжались. Теперь на улиц можно было видть и слышать много удивительнаго. Разъ вечеромъ я отправился въ ресторанъ поужинать. Шелъ небольшой дождь, и я захватилъ дождевой зонтикъ. Вдругъ наполдорог меня останавливаетъ какая-то банда, она занималась разрушеніемъ баррикады, выстроенной на время, — эта баррикада должна была изолировать улицу отъ толпы. Она была выстроена изъ бревенъ и досокъ. Я выглядлъ сильнымъ и былъ имъ нуженъ, они въ очень опредленномъ тон просятъ меня помочь имъ разрушить баррикаду. Я зналъ, сопротивленіемъ не поможешь; я отвтилъ, что радъ имъ помочь. И начали мы и ломать и швырять. Но ничего не помогало. Насъ было, вроятно, человкъ пятьдесятъ, но мы работали недружно и не могли совладать съ баррикадой. Вдругъ меня оснила мысль затянуть псню, какъ это длаютъ норвежскіе каменьщики, когда поднимаютъ тяжесть. Это помогло. Скоро бревна начали трещать, и черезъ нсколько минутъ баррикада обрушилась. Мы закричали: ура!

Я хотлъ уже итти въ ресторанъ, вдругъ ко мн подходитъ какой-то оборванецъ и, ни слова не говоря, беретъ мой дождевой зонтъ, который я поставилъ тутъ же, — и разгуливаетъ съ нимъ. Онъ и не думаетъ его отдавать, говоря, что дождевой зонтъ принадлежитъ ему. Я позвалъ своихъ товарищей по баррикад, чтобы они засвидтельстовали, что этотъ зонтикъ былъ со мной, когда я пришелъ.

— Врно, — отвтилъ человкъ. — Но разв теперь не революція?

Тутъ вс замолчали, и онъ воспользовался своимъ правомъ.

Но я этого не одобрилъ, я взялъ силой мой зонтъ, а такъ какъ я это сдлалъ не особенно ласково, то намъ обоимъ, ему и мн, пришлось кубаремъ покатиться по улиц; онъ началъ кричать о помощи. Въ это время подошли товарищи, и онъ началъ жаловаться, что я его повалилъ; я отвтилъ:

— Врно! Но разв теперь не революція?

Посл этого я взялъ свой зонтикъ и продолжалъ путь.

Разъ вечеромъ, кончивъ дневную работу, вышелъ я, по обыкновенію, изъ дому и держался отъ шума вдалек. Улицы были темны: вс почти газовые фонари были разбиты, свтили только окна магазиновъ. Гвардейцы скакали по тротуарамъ, ихъ большія лошади казались великанами при слабомъ освщеніи, и безъ перерыва стучали желзныя подковы объ асфальтъ. На сосдней улиц галдли что-то.

Между тмъ студенты, увидя, какой оборотъ приняли безпорядки, выпустили прокламаціи — гд снимали съ себя отвтственность за безпорядки и преступленія.

Теперь это были ужъ не студенты, протестовавшіе противъ появленія полиціи въ Moulin Rouge, а парижская чернь, и студенты требовали только одного, — прекратить все.

Прокламаціи во многихъ экземплярахъ были прибиты къ деревьямъ бульваровъ.

Но ихъ благоразуміе, конечно, не имло теперь ни малйшей цны. Теперь добирались до полиціи. Выступали большимъ походомъ на префекта Лозе, чтобъ «оплевать» его. Везд, гд только возможно было, швыряли въ полицейскихъ камнями, стрляли по нимъ, и когда разъ поздно вечеромъ какой-то несчастный констэбль шелъ съ приказомъ черезъ мостъ Сены, толпа поймала его и бросила въ рку. На другой день только его выбросило на набережную Notre Dame, и его отнесли въ моргъ. Разъ вечеромъ на бульвар Сенъ-Мишель произошло нчто, заставившее обратить на себя вниманіе. Констэбль прогуливался въ толп одинъ по тротуару. Вдругъ какой-то господинъ выхватилъ длинный дуэльный револьверъ изъ кармана и убилъ констэбля наповалъ. На шумъ явилась полиція, поспшно задавала вопросы и выслушивала отвты, арестовала кое-кого. Но виновный не нашелся. Посл выстрла убійца поспшно сдлалъ два шага назадъ, толпа сомкнулась, и онъ скрылся. Близстоящіе видли, что онъ имлъ орденъ Почетнаго Легіона. Имъ казалось, что они знали и его имя, но выдавать его не хотли, такъ какъ человкъ этотъ былъ знаменитостью, его зналъ весь Парижъ, Франція и вообще чуть ни весь свтъ. Итакъ, онъ хотлъ въ тотъ вечеръ убить человка: жажда крови и революціонные инстинкты французовъ пробудились и разгорлись въ немъ.

Разъ вечеромъ я былъ приставленъ къ «асфальтовой фабрик». Шелъ я спокойно по улиц и натолкнулся на кучу людей, которые чмъ-то были заняты. Когда я подошелъ поближе, меня подозвали, дали ломъ и поставили на работу. Отрядъ гвардейцевъ стоялъ въ нкоторомъ отдаленіи, чтобы изолировать улицу, и, насколько я понялъ, дло шло о томъ, чтобы выломаннымъ асфальтомъ побить гвардію и взятъ приступомъ охраняемую улицу. Это было позорное рабство, что я былъ тутъ, — и я жаллъ про-себя, что не пошелъ другой дорогой. Теперь другого выхода не было, и я долженъ былъ выламывать асфальтъ. Не я одинъ работалъ, много ломовъ дйствовали, и мы дружно отдляли асфальтъ. Толпа стояла тугъ же, кричала и разсуждала, что, молъ, будетъ теперь съ гвардіей. «Ну, плохо пришлось бы гвардіи: должно-быть, не многіе изъ гвардейцевъ уцлли бы». Вдругъ мы услышали команду:

— Въ штыки!

Мы замерли.

Тотъ же голосъ закричалъ:

— Впередъ, въ штыки!

И гвардейцы двинулись прямо на насъ. Тутъ мы, струсивъ, бросили ломы и побжали. Богъ ты мой, какъ мы удирали! Мы оставили врагу вс пули, весь нашъ драгоцнный асфальтъ. Хорошо, что у меня длинныя ноги, я… припустилъ, какъ заяцъ и, долженъ сознаться, никогда не видалъ, чтобъ такъ великолпно мчались, какъ я. Еще вспоминаю, какъ у стны я съ такой силой толкнулъ маленькаго француза, что онъ повалился и захриплъ. Конечно, я перегналъ почти всхъ своихъ улепетывавшихъ товарищей, и, когда передніе остановились, я воспользовался общимъ замшательствомъ и благополучно удралъ съ «асфальтовой фабрики».