Никогда я не возвращался больше туда. Нсколько недль спустя безпорядки начали стихать, а еще черезъ три недли Парижъ принялъ свой прежній видъ. Лишь изрытыя улицы свидтельствовали долгое время о безпорядкахъ послдней французской революціи. Безпорядки имли одно ощутимое послдствіе: префектъ полиціи, «оплеванный» Лозе, долженъ былъ выйти въ отставку.

Большую часть дтства я провелъ у своего дяди въ пасторат на свер. Это было тяжелое время, много работы, много побоевъ и рдко, врне никогда, часокъ игры, развлеченія. Дядя держалъ меня въ строгости; мало-по-малу моимъ единственнымъ удовольствіемъ стало прятаться, чтобъ быть одному. Если въ вид исключенія оказывался свободный часъ, я бжалъ въ лсъ или на церковный дворъ и ходилъ между крестами и надгробными камнями, мечталъ, думалъ и вслухъ разговаривалъ самъ съ собою.

Пасторатъ былъ расположенъ очень красиво, подл Глимма, широкаго потока съ большими камнями, который, пнясь, журчалъ день и ночь. Глимма бжалъ то на югъ, то на сверъ, смотря потому, былъ ли отливъ или приливъ, но всегда звенлъ онъ свою вчную пснь, и вода бжала одинаково быстро и лтомъ и зимой.

Наверху, на холм стояла церковь и кладбище. Церковь была старая деревянная часовня, на кладбище деревьевъ не было, могилы безъ цвтовъ; только у каменной стны росла роскошная малина, прекрасныя, сочныя ягоды, вскормленныя жирной землей мертвецовъ. Я зналъ каждую могилу, каждую надпись, видлъ, какъ начиналъ наклоняться крестъ, поставленный еще совсмъ новымъ и, въ конц концовъ, валился въ одну изъ бурныхъ ночей. Цвтовъ тамъ не было, но лтомъ зато росла высокая трава по всему кладбищу, такая высокая и жесткая, что я часто сидлъ тамъ и прислушивался, какъ втеръ шелеститъ въ этой удивительной трав, доходившей мн до колнъ. И среди этого свиста вертлся флюгеръ на колокольн, и его желзный, ржавый звукъ жалобно разносился по пасторату. Казалось, точно этотъ кусокъ желза — живой и скрежещетъ зубами.

Когда работалъ могильщикъ, я разговаривалъ съ нимъ иногда. Это былъ человкъ серьезный, улыбался онъ рдко, но ко мн относился дружелюбно, и часто, копая могилу, просилъ меня посторониться: у него на заступ большой кусокъ бедренной кости или оскаленный черепъ.

Часто находилъ я кости и пучки волосъ на могилахъ; я ихъ закапывалъ въ землю, какъ меня училъ могильщикъ. Я такъ привыкъ къ этому, что совершенно не боялся, когда наталкивался на эти человческіе останки. Въ одномъ изъ угловъ церкви былъ склепъ, въ немъ лежали кости; иногда я игралъ тамъ, складывая на полу разныя фигуры изъ обломковъ скелета. А разъ на кладбище я нашелъ зубъ.

Это былъ сверкающей близны крпкій передній зубъ. Не отдавая себ отчета, я его спряталъ. Мн хотлось его обточить и сдлать какую-нибудь удивительную фигурку, какія я вырзывалъ изъ дерева.

Я взялъ зубъ домой. Это было осенью, темнло рано. Я долженъ былъ еще кое-о чемъ позаботиться, и прошло часа два, прежде чмъ я могъ спуститься въ людскую работать надъ зубомъ. Въ это время взошла луна; мсяцъ былъ на ущерб.

Въ людской было темно, я былъ совсмъ одинъ. Лампу зажечь я не ршился, ждалъ кого-нибудь изъ работниковъ; да съ меня довольно свта и изъ вьюшки, если хорошенько раздуть огонь. Поэтому я пошелъ въ сарай принести дровъ. Въ сара было темно. Когда нагнулся взять дрова, я почувствовалъ легкій ударъ по голов, будто бы однимъ пальцемъ.

Я быстро обернулся — никого.

Я обвелъ кругомъ себя рукой, тоже никого. Я спросилъ, есть ли тутъ кто-нибудь, — отвта не получилъ. Я растерялся, схватился за мсто, гд меня тронули, и почувствовалъ что-то на рук холодное, какъ ледъ, я сейчасъ же отдернулъ ее.

«Вотъ странно!» подумалъ я. Попробовалъ опять провести по волосамъ — холодная дорожка.

Я думалъ:

«Что бы это холодное могло капнутъ сверху мн на голову?» Я захватилъ цлую охапку дровъ, вернулся въ людскую, затопилъ печь и ждалъ, пока, изъ вьюшки будетъ мн свтитъ.

Потомъ я принесъ зубъ и подпилокъ. Кто-то стукнулъ въ окно, я взглянулъ. Крпко прильнувъ лицомъ къ окну, стоялъ человкъ: чужой, я не зналъ его, но вдь я зналъ весь приходъ. У него была большая рыжая борода, шерстяная красная повязка вокругъ шеи, зюдвестка на голов.

Тогда я не сообразилъ, и только потомъ мн пришло въ голову, какъ я могъ его разглядть ясно въ темнот, какъ-разъ на той сторон дома, которая была въ тни? Я видлъ лицо съ ужасающей отчетливостью, оно была блдно, почти бло, и глаза неподвижно уставились на меня.

Прошла минута.

И вдругъ человкъ захохоталъ. Это былъ негромкій прерывистый смхъ, однако, ротъ былъ раскрытъ, а глаза уставились на меня — человкъ смялся.

Я бросилъ, что у меня было въ рукахъ; холодная дрожь пронизала меня съ головы до пятъ. Въ ужасной пасти смющагося лица передъ окномъ я увидлъ вдругъ черное отверстіе въ ряду зубовъ — не хватало одного. Я слъ, окоченвъ отъ ужаса. Прошла еще минута, лицо стало мняться, оно стало ярко-зеленымъ, потомъ ярко-краснымъ, улыбка, однако же, оставалась. Чувства я не лишился, я замчалъ все, что кругомъ длалось; огонь освтилъ достаточно ярко черезъ вьюшку, онъ бросалъ полоску свта, которая тянулась до другой стны, гд стояла лстница. Я слышалъ тиканье часовъ въ сосдней комнат. Все я видлъ такъ отчетливо, что даже замтилъ зюдвестку на голов человка передъ окномъ — она была выцвтшаго чернаго цвта съ зеленымъ кантомъ.

Вдругъ онъ откачнулъ голову отъ оконной рамы, началъ опускаться все ниже, скрылся наполовину въ окн. Онъ точно соскользнулъ подъ землю. Больше я его не видлъ. Я былъ страшно перепуганъ, дрожь пробирала меня. Я искалъ зубъ на полу, но не смлъ оторвать глазъ отъ окна, — вдругъ лицо покажется опятъ.

Найдя зубъ, я ршилъ сейчасъ же снести его на кладбище, но не хватало смлости. Я все сидлъ и боялся шевельнуться. Я слышу на двор шаги, я думаю, что это одна изъ служанокъ стучитъ своими деревянными туфлями, но крикнутъ не ршаюсь, — шаги удаляются. проходитъ вчность. Огонь въ печк начинаетъ потухать, и не откуда ждать спасенія.