Журналистъ кивнулъ и замтилъ своему сосду:

"Недурно, онъ почти одинъ изъ нашихъ".

Ларсъ Паульсбергъ сказалъ шутя и все еще благосклонно:

"Да, какъ я уже говорилъ, я ничего другого не длалъ, какъ полдня ругался, такъ что я внесъ свою дань негодованія".

Адвокатъ Гранде между тмъ радовался, что ему пришло въ голову привести съ собой Гольдевина; онъ еще разъ разсказалъ Мильде, какимъ образомъ все это произошло. "Я подумалъ, что здсь, вроятно, не очень-то интересно, и вотъ я встртилъ этого человка около двери Тиволи; онъ стоялъ тамъ одинъ, и мн стало его жалко…"

Мильде началъ говорилъ:

"Вы говорите о положеніи, въ которомъ мы вс находимся, но думаете ли вы, что мы во всхъ отношеніяхъ страдаемъ безсиліемъ и малокровіемъ? Тогда вы глубоко ошибаетесь…"

Гольдевинъ улыбнулся и прервалъ его:

"Нтъ, этого я не думаю".

"Да что же вы думаете? Нельзя говорить о молодежи, которая такъ богата талантами, какъ наша, что эта молодежь безсильна. Чортъ возьми, можетъ быть никогда не было такого обилія талантовъ, какъ теперь въ нашей молодежи".

"Я тоже не зналъ такого другого времени", сказалъ и актеръ Норемъ, сидвшій на углу стола и молча пившій одну кружку за другой.

"Таланты? Да, это другой вопросъ, къ которому мы сейчасъ перейдемъ", возразилъ Гольдевинъ. "Но находите ли вы, что таланты нашей молодежи много общаютъ?"

"Хе, онъ еще спрашиваетъ… Ахъ, такъ въ наше время нтъ ничего путнаго среди нашихъ талантовъ, господинъ Гольдевинъ? Ахъ, нтъ, вы правы, нтъ хорошихъ талантовъ". Мильде засмялся насмшливо, онъ обратился къ Иргенсу, который не говорилъ ни слова; онъ началъ смяться еще громче. "Теперь для насъ нтъ никакихъ надеждъ, Иргенсъ", сказалъ онъ: "феноменъ приговариваетъ насъ къ ничтожеству".

Теперь вмшалась фру Ханка, она хотла прекратить споръ:

"Это, можетъ быть, недоразумніе; господинъ Гольдевинъ выяснить это. Разв нельзя слушать человка безъ того, чтобы не горячиться? Мильде постыдился бы."

"Xe, xe, у васъ не особенно много вры въ насъ. Хоть немного таланта должно же у насъ быть?" спросилъ Паульсбергъ все еще снисходительно.

Гольдевинъ возразилъ:

"Вры?… Я не могу скрывать, что по моему мннію все идетъ назадъ, да, я сознаюсь, что я это думаю. И въ особенности молодежь заставляетъ меня призадуматься. Мы начали медленно итти назадъ. Молодежь теперь не требуетъ многаго ни отъ себя, ни отъ другихъ, а довольствуется малымъ и называетъ это малое великимъ. Нужно обратить на это вниманіе. Вотъ, что я хочу сказать о теперешнемъ положеніи вообще".

"Но чортъ возьми, что же вы скажете про нашихъ молодыхъ поэтовъ?" воскликнулъ вокругъ журналистъ Грегерсенъ въ сильномъ возбужденіи. "Да, читали ли вы ихъ когда-нибудь! Встрчались вамъ, напримръ, имена — Паульсбергъ, Иргенсъ?"

Журналистъ былъ очень раздраженъ.

Агата наблюдала за своимъ бывшимъ учителемъ. Онъ приводилъ ее въ изумленіе, этотъ человкъ, любившій постоянно уступать, сдававшійся, когда ему противорчили, теперь каждую минуту имлъ отвтъ наготов и во всякомъ случа не имлъ робкаго вида.

"Вы не должны обижаться на то, что я говорю", попросилъ онъ. "Я — сознаюсь, что я не долженъ былъ здсь говорить; это должны длать другіе, больше въ этомъ понимающіе; но если я долженъ говорить, то, мн кажется, что наши молодые писатели не имютъ большого значенія при современномъ положеніи вещей. Нтъ, конечно, такой марки, которой можно было бы это проврить, все зависитъ отъ точки зрнія, а моя точка зрнія не совпадаетъ съ вашей. Итакъ, наши молодые писатели не поднимаютъ общаго уровня; по моему разумнію они этого не длаютъ. У нихъ для этого нтъ силъ, какъ оказывается. Нтъ, нтъ; но они тутъ не при чемъ! Хорошо, тогда ихъ нельзя ставить выше того, чмъ они есть на самомъ дл. Очень нехорошо, что мы теряемъ изъ виду большое, а маленькое длаемъ большимъ. Бросьте бглый взглядъ на нашу молодежь, посмотрите на писателей, они достаточно способны. Но… да, способны-то они достаточно, они работаютъ и работаютъ для этого, но они не достигаютъ идеала. О Боже мой, собственно говоря, какъ они не щедры въ своихъ средствахъ! Они экономны, сухи и умны. Они пишутъ стихи и печатаютъ эти стихи. Порой они вымучиваютъ изъ себя книгу, выскребаютъ себя добросовстно до самаго дна и достигаютъ этимъ превосходныхъ результатовъ.

Они не расточаютъ, они не бросаютъ денегъ на улицу. А прежде поэты могли кое-что внести, на это у нихъ были средства; и они бросали дукаты въ окошко съ красивой и неразумной беззаботностью — и что же дальше? Ихъ карманы были опять полны дукатовъ. Ахъ, нтъ, наши молодые писатели благоразумны и умны, не даютъ вамъ широкихъ горизонтовъ, они не изображаютъ, какъ прежніе, бурю и торжество грубой силы".

Агата не сводила съ него глазъ; онъ посмотрлъ на нее и встртилъ ея взглядъ. Едва уловимой теплой улыбкой, пробжавшей по ея лицу, она дала ему понять, что слышала его слова. Она хотла показать Олэ, какъ мало она жалетъ о томъ, что онъ не поэтъ; она кивнула Гольдевину и не завидовала поэтамъ, что имъ приходилось все это слышать. Гольдевинъ былъ благодаренъ ей за ея улыбку, только она одна ласково ему улыбнулась. Его не огорчало, что на него кричали, сердились и задавали ему грубые вопросы, что онъ за феноменъ, что можетъ такъ увренно говоритъ. Какія всмірно извстныя дла онъ самъ совершалъ? Онъ не долженъ дольше оставаться инкогнито; какое его настоящее имя? Вс поклонятся ему.

Иргенсъ былъ самый сдержанный изъ нихъ; онъ гордо крутилъ свои усы и посматривалъ на часы, чтобы дать понять, какъ все это ему надоло. И, бросивъ на Гольдевина взглядъ, онъ шепнулъ фру Ханк съ пренебреженіемъ:

"Мн кажется, что человкъ этотъ очень нечистоплотенъ. Взгляните на его рубашку, на его воротникъ, или какъ это называется. Я замтилъ, какъ онъ передъ этимъ положилъ сигарный мундштукъ безъ футляра въ карманъ своего жилета; кто знаетъ, можетъ быть онъ носитъ въ этомъ же самомъ карман старую гребенку. Уфъ!"