Леонарда сказала Александру:- Перевези меня на ту сторону передъ тмъ, какъ отправиться въ путь.

— Куда теб надо хать? — спросилъ онъ.

— Это тебя не касается, — возразила она. Александръ сталъ собираться. Онъ сложилъ свои пожитки въ узелъ и сказалъ:

— Я готовъ.

Они спустились съ протоку и сли въ лодку. Море сильно поднялось съ тхъ поръ, какъ вскрылся ледъ, и перехать его можно было только съ опасностью для жизни.

Сидя на веслахъ, Александръ спросилъ:- Такъ, значитъ, ты дйствительно хочешь выйти за него замужъ?

— Да, — отвтила она.

— Но я не кралъ твои вещи, — продолжалъ онъ. — Это длала твоя мать.

Нсколько секундъ она пристально смотрла на него, а затмъ воскликнула:

— Что ты говоришь?

— Она хотла посять между нами раздоръ. Но я догадался, куда она прячетъ эти вещи, и таскалъ ихъ теб обратно.

— Ты лжешь, ты лжешь, — повторяла Леонарда и не врила ему.

Цыганъ гребъ все небрежне и не смотрлъ, куда онъ гребетъ.

— Я теб не сдлалъ зла, — сказалъ онъ наконецъ. — Я бы могъ сдлаться порядочнымъ человкомъ, если бы ты захотла.

— А мн-то какое до этого дло? — возразила она, думая только о ссор. — Смотри, какъ ты гребешь? Мы надемъ на скалу.

Но онъ продолжалъ грести по-прежнему.

Тогда она громко повторила т же самыя слова, Онъ размахнулся весломъ, какъ бы желая послушаться ея, и весло сломалось.

Теперь они были въ безпомощномъ положеніи.

— Это ты нарочно сдлалъ, — сказала она, почувствовавъ въ первый разъ страхъ.

Онъ отвчалъ:- Конечно, ты не вернешься живою на берегъ!

Черезъ минуту раздался душу раздирающій крикъ. Лодка ударилась о скалу и разбилась. Въ одно мгновеніе цыганъ вспрыгнулъ на скалу. Оттуда онъ могъ видть, какъ Леонарду вынесло на поверхность. Онъ видлъ, какъ она перевернулась нсколько разъ внизъ головой на одномъ мст. Затмъ она пошла ко дну.

Все это увидли съ берега, и цыгана спасли.

Никто не могъ обвинить молодого Александра. Его весло сломалось, въ этомъ онъ не былъ виноватъ: просто случилось несчастіе.

Эту исторію мн разсказывалъ самъ Александръ сидя въ Акерхусской крпости, куда онъ былъ посаженъ за какое-то преступленіе.

Я не знаю другой страны, гд было бы такъ много птицъ и зврей, какъ у насъ на родин. Я не буду упоминать морскихъ птицъ, тюленей и рыбъ, я здсь говорю о боле рдкихъ породахъ: объ орлахъ, лебедяхъ, горностаяхъ и медвдяхъ.

Все это я видлъ въ дтств.

Въ то время лса на моей родин оглашались громкими разнообразными голосами птицъ. Весной и лтомъ чурыкалъ тетеревъ, сидя на верхушк дерева. а зимой въ лсной чащ такъ громко кудахтала блая куропатка, что люди сосдняго имнія не могли разслышать собственныхъ словъ.

Вотъ какъ было тогда.

Года два тому назадъ, посл двадцатипятилтней отлучки, я возвратился на родину и спросилъ, есть ли еще тетерева и куропатки. Уже шесть лтъ, какъ они перестали водиться въ лсу. Казалось, что птицы покинули страну одновременно съ отъздомъ дтей. Такъ какъ на нашемъ большомъ остров никогда не появлялось ни одного англичанина съ винтовкой, то, слдовательно, птицы не были истреблены, а он просто переселились въ другое мсто.

Въ дтств мы цлыми днями возились съ животными и ухаживали за ними. Съ нкоторыми коровами мы были однолтками. Овцы и козы появились на свтъ посл насъ, и мы наблюдали за тмъ, какъ он росли и съ каждымъ годомъ становились все больше и больше; наконецъ, он длались такими большими и старыми, что на нихъ надвали колокольчики. На наши сбереженія мы покупали козамъ и баранамъ колокольчики. И вс эти маленькіе колокольчики съ разнообразными звуками такъ дивно звенли лтомъ въ лсу, сливаясь со звономъ большихъ колоколовъ, надтыхъ на коровахъ.

Я никогда не забуду, какъ мн пришлось извести нашего стараго кота. Намъ везло въ томъ, что наши коты жили подолгу, такъ что у насъ въ дом постоянно бывалъ старый котъ. Отъ непрерывныхъ дракъ онъ ходилъ обыкновенно весь въ ранахъ и царапинахъ. Однажды нашъ котъ заболлъ и запаршивлъ такъ, что для насъ, дтей, онъ сдлался опаснымъ товарищемъ; мн было поручено его убить. Не потому, что я былъ старшимъ среди мальчиковъ, — я не былъ даже старшимъ, — но мать со всми своими секретами обращалась всегда ко мн, а не къ кому-нибудь другому, и поэтому я не могъ ей отказать. Все-таки я былъ самымъ подходящимъ для такого дла.

Топить его я не хотлъ, такъ какъ ему тамъ не хватитъ воздуху, думалъ я. Я хотлъ удавить его веревкой. Мн было въ то время лтъ девять-десять, не больше, и котъ былъ приблизительно того же возраста, такъ что съ моей стороны надо было имть много мужества.

Я понесъ кота въ кладовую. Тутъ я перекинулъ веревку черезъ вбитый въ стну желзный крюкъ, сдлалъ петлю посредин и сунулъ въ эту петлю шею кота. Затмъ я сталъ затягивать петлю. Я никогда не думалъ, чтобы больной котъ могъ быть такъ живучъ, какъ этотъ. Онъ ничего не высказывалъ мн, не просилъ меня о пощад, но началъ такъ задыхаться, что страшно было на него смотрть.