— Так вот как его зовут?

— Да. Значит, вы всегда добиваетесь своего таким манером?

Вопрос ему не понравился: надо было спорить и защищаться, а убедительных доводов не было. И вообще при чем тут все это, когда он с нею? Он снова вспомнил, как двинул того типа кулаком в рожу, но угрызений не было, потому что жестокая и злая его половина была сама по себе, а другая, которая позволяла ему наслаждаться обществом девушки, — сама по себе. Но девушка ждала ответа.

— Мы любим чуток позабавиться, — выдавил он.

— И подраться тоже?

— Бывает и это. — Он посмотрел ей в глаза. — Если кто над тобой изгиляется, спину перед ним гнуть, что ли?

— Но сами вы первыми драк не затеваете? Не привязываетесь?

— Послушай, — сказал он, — нашему брату без этого нельзя. Раз-другой надо дать себе волю. Не то свихнешься. Целый день вкалываешь, зашибаешь гроши для чужого дяди, и каждый еще к тебе же и цепляется. Дома Старик обзывается «бездельником» и «стилягой», на улице фараоны с тебя глаз не спускают — прическа, понимаешь, у тебя не такая, как у всех. И всем от тебя одного надо: чтобы все было по-ихнему. А ты сиди себе тихо и не путайся под ногами. Не мешай. А сами какую заваруху устроили?! Войны да бомбы — ведь если побросать, они всех нас на тот свет отправят. А они тебе: «Сиди тихо, не устраивай беспорядков. Не мешай. А мы уж придумаем, как сделать, чтоб от тебя и мокрого места не осталось».

И его рука сама собой сжалась в кулак на столике.

— Другой раз чувствуешь: нет тебе покоя, пока не разнесешь чего-нибудь на куски, не докажешь им всем, что ты на них плевать хотел и не дашь себя морочить.

Она слушала затаив дыхание, не сводя с него глаз.

— Если бы все думали так, как ты, — спросила она, — во что бы тогда превратился мир?

— Хуже, чем сейчас, все равно не будет, скажешь — нет? Никто никому не верит, каждый свое норовит урвать. И не только люди, а государства тоже. Жалко, у меня по-другому мозги устроены, а то бы я тоже сколотил себе капиталец не хуже некоторых; вот люди и смотрят на меня, словно я дерьмо какое-то, говорят: «Полюбуйтесь на этого стилягу, так и прет на рожон». Я и пру когда есть настроение.

— А обычные, честные люди?

— Ты хотела сказать: недотепы, на которых все, кому не лень, ездят? Те самые, которые делают, что им политики да фараоны прикажут? Простачки они. С ними порядок — кому они нужны? Взять хоть моего Старика. Пошел на войну, там его всего продырявили, и сейчас рука у него, можно сказать, бесполезная. Ему идет маленькая пенсия, берется он за работу, от которой другие отказываются, только внутри у него все накипело, он всех ненавидит, и меня тоже, потому что у меня обе руки целые и я больше его зарабатываю. А он еще обзывает меня бездельником.

Винс допил кофе и с сердцем отодвинул чашку.

— И чего ты затеяла этот разговор? Зачем тебе это нужно?

Она опустила глаза в чашку.

— Хотела лучше узнать тебя, больше ничего.

Они помолчали, потом он отрывисто сказал:

— Ладно, пошли еще потанцуем.

У дверей он остановился, пропустил ее вперед и тут заметил, что у нее на шее, там, где начинают расти волосы, маленькая бородавка. В зале притушили свет, заиграли медленный вальс, и он, непонятно растроганный этим только что подмеченным изъяном в ее красоте, прижался к ней, так что ее волосы коснулись его щеки. Интересно, где она живет, думал он, и разрешит ли проводить себя домой после танцев. Вот было бы здорово! Он хотел встречаться с нею и дальше и знал, что скоро попросит ее о свидании. Она была не такая, как те девушки, с какими они заигрывали: в несколько раз культурней, умнее и тоньше. Еще ни одной девчонке не удавалось прижать его к стенке и заставить оправдываться. Да от другой девушки он бы такое и не стерпел. Тех интересовало, куда ты их будешь водить и что позволить тебе взамен. С ними было легко — они принимали тебя как есть и не заставляли, как эта, обдумывать каждое слово, Но из тех девушек ни одна не была такой красивой, ни с одной он не чувствовал себя, как сейчас, когда обнимал ее в танце: тихим, довольным, умиротворенным. Так бы и танцевал с ней вечно.

Тем временем злачные заведения понемногу закрывались, и в зал набились опоздавшие из пивнушек и баров. Окна за длинными шторами были распахнуты, но воздух в зале все равно был душный и спертый. Когда кончился танец и объявили перерыв, они оказались у выхода. Девушка сделала вид, что обмахивается ладонью.

— Я, кажется, вот-вот задохнусь. Ну и духота, спасения нету.

— Выйдем на улицу, — предложил Винс, — подышим воздухом.

Ему хотелось знать, о чем она подумала, поглядев на него.

— Пошли, — сказал он. — Я тебя в обиду не дам. Погуляем по улице и вернемся.

— Хорошо, пойдем. Здесь я и минуты не выдержу.

Взяв на контроле контрамарки, они вышли на улицу.

— Ты не замерзнешь? — спросил Винс, посмотрев на ее тонкую блузку.

— Что ты, ни капельки. Вечер такой теплый.

Они пошли вверх по тихой улице. Она взяла его под руку, он поглядел на нее, и его охватила радость. Чувствовал он себя приподнято. Но он ничего не знал о ней. Она рассказала, что живет около Брэдфорд-роуд, неподалеку от того места, где они ее встретили. Старшая сестра ее замужем, а младший брат еще ходит в школу. Отец работает старшим инспектором в страховой компании, а сама она машинисткой в главном отделении той же компании в Крессли. Она увлекается танцами, кино, Фрэнком Синатрой и плаваньем.

— Плаваньем?

Она сказала, сколько раз может переплыть городской бассейн туда и обратно, и он поразился:

— Я думал, что при такой фигуре, как у тебя, ты к воде и близко не подходишь.

— Плаванье улучшает фигуру, — рассмеялась она.

— Ты бассейну лучше всякой рекламы. Сам-то я и двух метров проплыть не могу. Дома в ванну лезу со спасательным кругом.

— Немножко попрактикуйся и тут же выучишься. Как с велосипедом: стоит научиться — и уже непонятно, что же тут трудного.