Я теряюсь. Вся моя ненависть, страх, ужас и боль внезапно исчезают, оставляя обнаженной, лишенной чувств и эмоций, словно из меня, как из сосуда, вылили все содержимое, осушив.

– Ты растеряна, - улыбается он, довольный своей выходкой, и затем покусывает один из пальцев, услышав мой вскрик.

Я не понимаю, чего насильник хочет, какую игру он ведет, и присутствует ли в ней смысл. И, словно сбившись с курса, я застываю, не зная, что мне делать.

– Не, - я, дернув рукой, отодвигаюсь от него к изголовью кровати, - трогай, - прищурив взгляд и толкнув маньяка ногой.

Он с интересом поднимает бровь, словно я какой-то подопытный кролик, не желающий слушаться, и изучает меня с любопытством, без того страшного животного блеска в глазах.

– Как скажешь, - парень криво улыбается, вставая, - еще один день голодовки тебя устроит?

– Пошел к черту, - словно выплюнув эти слова, сжимаю челюсти, скрестив руки.

За мгновение он преодолевает расстояние между нами, сжав пальцами бедро до боли.

– Не смей, - его шепот грозен, и я поеживаюсь от страха, - со мной, - прямо около уха, - так говорить, - насильник резко встает, выключая свет, и через пару секунд слышится хлопок двери, запираемой на ключ.

***

– Мама? – я вижу ее силуэт издалека, и, чувствуя свободу, бегу к ней, крича.

Она не слышит, и, несмотря на то, что расстояние между нами сокращается, я не могу ее догнать.

Я не могу заставить ее повернуться.

Ускорившись, я вновь зову ее, испытывая не прежнюю радость, а странное волнение, беспокойство, пробегая вдоль пустынных и темных улиц маленького городка. Я хватаю ее за руку, со всей силы тяну на себя, пытаясь увидеть лицо Аны, но та, переборов меня, идет дальше, и я плетусь следом, пытаясь удержаться за ледяное предплечье, но вновь теряя.

Она заходит в чей-то дом, быстро поднимаясь по ступенькам, и я пытаюсь догнать маму, едва успевая за ней. Открывает комнату, и, когда я вхожу внутрь, дверь, прежде распахнутая настежь, резко закрывается и растворяется в стене, словно ее никогда не было. Вместо нее я вижу небольшой настенный светильник, блекло светящийся в полумраке и едва оставляющий блики на серых обоях.

Нервно сглотнув, поворачиваюсь, видя черную кровать, различные плетки, скамью и крест.

Я в той самой чертовой комнате.

– Мама? – произношу я с опаской, осторожно подходя к ней, неподвижно стоящей посреди этого страшного места ко мне спиной.

Ее запястья связаны вместе сзади какой-то черной атласной лентой, лишь волосы кажутся немного светлее, чем обычно. Она не откликается.

– Мама? – повторив вопрос, я аккуратно касаюсь ее плеча, но та не шевелится, замерев, словно статуя.

Медленно иду вперед, вставая перед ней, и встречаюсь взглядом со своей копией, покорно стоящей и глядящей на меня с презрением в глазах.

Я резко просыпаюсь, боясь этой темноты и словно слыша свой собственный крик.

Кошмары.

Встаю, чувствуя холод, и иду на ощупь к комоду, выдвигая ящик и доставая бутылку с водой, надеясь, что с глотком освежающей жидкости мне станет легче. И, ощущая тот неприятный запах старого матраса, я вновь погружаюсь в сон.

***

– Уходи, - не поднимая на него глаз, я лежу на этой дряхлой кровати, каждый день (если это, конечно, день) скрипящей от движений незнакомца, придавливающего меня к ней и, словно издеваясь, заставляющего издавать койку слишком громкие звуки.

Если в первый раз он дал мне «поблажку», то теперь пользовался обессилевшим телом ради своего же удовольствия, и жгучая ненависть к этому человеку угасала из-за более сильной усталости. Я потеряла счет времени, и лишь с приходом насильника понимаю, что наступает следующие сутки. Из-за кошмаров, ставших посещать меня гораздо чаще, я не могу уснуть, и, в те редкие моменты, когда изнеможение одерживает верх, прикрываю глаза, избавляясь от мыслей и чувствуя, что совсем скоро меня настигнет еще один страшный сон.

Он ухмыляется, и этот злобный смех отдает холодом, заставляя меня поежиться от страха.

– Ты сама прекрасно знаешь, что я никуда не уйду, - спокойно говорит он, закрывая за собой дверь и подходя к кровати.

Едва укрываясь и согреваясь какой-то простыней, облачившись в нее, я жмусь в дальний угол, стараясь обезопасить себя от насильника. Я хочу думать, что он приходит сюда, словно чувствует зависимость от меня, от моего тела и от желания обладать им.

По крайней мере, это лучше, чем осознание того, что когда-нибудь обещание оставить меня в живых не будет сдержано.