И профессор, и его молодой подручный разместились в санях, после чего Орлов назвал кучеру нужный адрес. Скользя по заснеженной мостовой, санки помчались по названному Тимофеем адресу. Возница нещадно погонял, словно чувствуя нетерпение пассажиров.

– Поручик уже виделся с кем-то из своей части? – спросил Матвей Евграфович, нарушая воцарившееся на некоторое время между ним и Орловым молчание.

– Только со своим непосредственным начальством. Со штабс-капитаном Лебядкиным и ротмистром Збруевым.

– Ему уже вынесли какой-то приговор за дуэль?

– Этого я не знаю, – Тимофей пожал плечами. – Но, вероятнее всего, да. Иначе поручик не провел бы так мало времени в части и не отправился бы после этого к себе.

– Ты видел его лично, Тимофей?

– Да, видел.

– И в каком он был настроении?

– Мне показалось, что в подавленном. Но ведь могло только и показаться? Верно, профессор?

– Могло, – Матвей Евграфович согласно кивнул. – Хотя я в этом сильно сомневаюсь. Да-с…

Орлову не показалось, когда он упомянул в разговоре с Головацким о подавленном настроении поручика Рытвиненко. Поручик действительно был подавлен. А к моменту визита на его квартиру Матвея Евграфовича он был еще и пьян…

Рытвиненко оказался молодым человеком лет двадцати четырех, высоким, по-военному подтянутым, с правильными и красивыми (может быть, даже слишком красивыми для мужчины) чертами лица. Такие мужчины определенно нравились женщинам, как сразу отметил Головацкий при первом же взгляде на поручика, и частенько именно их имена были связаны с различными скандалами по амурной части.

Рытвиненко принял гостя, сидя на столе в гостиной своей съемной квартиры. По правую руку от него стояла початая бутылка красного вина, по левую – лежал пистолет с посеребренной рукояткой. Точно такой же, какой большинство задир используют на дуэлях. Длинные светло-каштановые волосы поручика были всклокочены и местами спутаны. Мундир расстегнут, равно как и рубашка, что позволило Матвею Евграфовичу разглядеть болтавшуюся на груди Рытвиненко золотую ладанку с изображением святого Пантелеймона.

– Кто вы такой? – не слишком вежливо и в то же время с долей вызова бросил поручик, коротко взглянув на профессора. – И что вам угодно?

Головацкий представился и, не дожидаясь приглашения, опустился на свободный стул в метре от собеседника. Поручик сделал очередной глоток вина, приложившись губами к бутылочному горлышку. Покосился на пистолет. У Матвея Евграфовича возникло стойкое убеждение, что, накачивая себя алкоголем, Рытвиненко морально готовится к волевому поступку, намереваясь пустить себе пулю в лоб в самые ближайшие минуты.

– Я расследую обстоятельства гибели генерала Корниевича, – неспешно принялся излагать Головацкий, старательно подбирая нужные слова. Собеседник явно находился на взводе, и совершенно не стоило провоцировать его сейчас на опрометчивые поступки. – И в связи с этим у меня возникло несколько вопросов к вам, Игнат Назарович. Я слышал, что вы пропадали некоторое время, а вернувшись только сейчас…

– Я не имею никакого отношения к смерти генерала! – безапелляционно заявил поручик. – Я с ним и знаком-то толком не был. Слышал только и не более.

– А я и не говорю, что вы имели к этому отношение, – Головацкий выудил из нагрудного кармана сигару, после чего неторопливо размял ее между пальцами. – Вы имели отношение к гибели другого человека, Игнат Назарович. К гибели капитана Симакова, и об этом, собственно, я и желал с вами…

Рытвиненко стремительно спрыгнул со стола, схватил пистолет и шагнул к сидящему Матвею Евграфовичу. Бутылка опасно покачнулась, но каким-то чудом устояла на месте.

– Какого черта?! – вскричал поручик. – Вы явились добить меня, господин Головацкий? Вы что, не видите, что я и так на взводе? Вам всем этого мало? Так?

– Не кипятитесь, Игнат Назарович, – спокойно парировал профессор и сунул сигару в рот. – Прошу вас успокоиться и выслушать меня. Дело это действительно важное, и я бы не обратился к вам…

– Еще бы не важное! Это дело стоило мне всего – службы, положения в обществе и… – Рытвиненко взглянул на пистолет, – и даже жизни.

– С последним я бы на вашем месте не торопился, – предостерег его Головацкий. – Во всяком случае, пока все не прояснится. А там, глядишь, вернется к вам и служба, и положение в обществе.