– Купаются, сынок, – юлил Васильев, приглаживая взлохмаченную шевелюру и усы. – Я просто помог мамке спинку помыть… Ты не расстраивайся. Мы сейчас с тобой гулять пойдем. На карусели. – И пошел на лестничную площадку курить и обдумывать возникшую ситуацию.

Жена принимала душ. Но перед тем, как Васильев оставил ее одну, она сказала, отвернувшись:

– Мне сейчас действительно хочется отмыться после тебя…

– Объясни: что вообще происходит? – Нина, как обычно, стояла у окна, скрестив на груди неспокойные руки, и колола Женьку черными глазами. – Чего ты вообще хочешь?

– Я хочу… – начал было Васильев, но замялся, потому что на кухню придрейфовал Санька. – Дать тебе денег.

– Спасибо сердечное, – демонстративно поклонилась Нина, – но нам в школе выплатили отпускные.

– Брось ты выпендриваться. – Женя поднялся со стула и направился к сумке, которую оставил в коридоре. Там были и толстые пачки купюр его военно-полевого содержания, и игрушки со сладостями для сына.

Санька поплелся за отцом и заискрился от радости, получив подарки.

– А на ка’усели пойдем? – спросил с надеждой.

– Пойдем.

Деньги Васильев выложил на стол и многозначительно произнес:

– Вот…

– Это все, что ты хочешь мне сказать? – нервно вздохнула Нина.

– Я должен тебе многое сказать. Но что-то не получается… Я лучше с Санькой пойду погуляю, а потом вернусь, и мы с тобой поговорим.

– Нет, мы поговорим сейчас, иначе ты никуда с Санькой не пойдешь! – Она даже ногой топнула, тонкие ноздри ее взрогнули.

– Да не ори ты, дите не пугай! – вполголоса, но с нажимом произнес Васильев. – Не могу я сейчас ничего говорить: у меня такая каша в голове, что я даже не соображаю, как меня зовут!

– А как блядей госпитальных зовут – соображаешь?!

– Нинка, тебя за твою злобу когда-нибудь Бог накажет, – покачал головой Женька. – И вообще, ты так ругаешься, что посторонний человек в тебе сроду филолога не признает.

– Не знаю, как Бог, а ты уже достаточно наказал. А насчет ругани – так это тоже часть «великого и могучего» русского языка.

– Все, хватит! Одень Саньку – мы сходим проветримся. Я его не видел два месяца.

– Зато других прелестей насмотрелся, – не унималась Нина, но непонятно было, что она имеет в виду: то ли войну, то ли женские прелести своей соперницы…

На улице было пасмурно, как и на душе у Васильева. В голове действительно варилась такая каша, что и втроем не расхлебать, а уж одному и подавно. Дома с Нинкой было тяжело, но и без нее, без сына было плохо. С Ольгой теперь тоже было трудно, но и оставить ее казалось невозможно. Слава богу, Санька отвлекал от тяжких раздумий, без конца задавая вопросы: «А ты на войне был?», «А ты из пушки ст’елял?», «А ты кого убивал?», «А пушка г’омко ст’еляет?», «А ты боялся на войне?» – и еще какие-то. Вопросов Санька задавал много, и на все Женька умудрился кое-как ответить. Но на вопрос «Почему война бывает?» ответа не нашел и сказал честно:

– А черт его знает.

Но тут получил новые задачки:

– А че’т – это кто? А почему он знает?

В парке, пока ребенок с сияющими глазами катался на паровозике, кораблике и качелях, Женя нервно курил и посматривал на часы. Ольга уже наверняка заждалась его.

Небо грозилось пролиться дождем. Васильев чувствовал, как вокруг него накапливаются не атмосферные, а житейские электрические разряды. Что бы он теперь ни сделал, подумалось, гром обязательно грянет. Но откуда ударит молния – это надо было выбрать самому Васильеву. «Чему быть, того не миновать», – решил Женя и поплыл по течению своих смутных желаний.

– Сашенька, – сказал вкрадчиво, – давай мы с тобой сейчас к одной тете в гости пойдем. Она тут недалеко живет. Понимаешь, ей на войне миной ножку оторвало. Теперь ей больно, она там одна в своей квартире плачет, скучает. А мы с тобой придем и развеселим ее. Давай?

– Давай, – согласился Санька, глубоко задумавшись и готовя новые вопросы по поводу оторванной ножки у военной тети.

Ольга открыла дверь и долго стояла у порога на своих костылях, не двигаясь с места и поочередно посматривая то вниз – на заинтересованного безногой тетей ребенка, то вверх – на опустившего усы Васильева. Пауза затянулась, и уже мучающийся от содеянного Женя решил разрядить атмосферу с помощью сына.

– Что надо сказать, Саша?

– Доб’ый день, – стеснительно произнес мальчик и прижался к отцовской ноге.

– Мы пришли вас проведать, – буркнул Женя и переглянулся с сыном.

– Очень хорошо, – вымучила улыбку Ольга, – проходите, – и застучала костылями в глубь квартиры.

Васильев снял туфли, влез в свои оставленные еще утром тапочки и легонько подтолкнул в спину стесняющегося сына.

– Проходи, не разувайся. Вон туда – в комнату.

В квартире пахло табачным дымом. На кухонном столе стояла початая вчера, но заметно обмелевшая за сегодня бутылка с коньяком. Ольга стояла у плиты, чиркая спичкой, чтобы разжечь газ и поставить чайник.