Трехэтажная вилла Святозара — известного в заграницах художника — занимала весь Дикий пляж и кусок санаторного парка. Виллу построил его отец — успешный питерский бизнесмен. Однако бизнесмен неожиданно скончался лет десять назад, а его богемствующий сын — сам уже давно женатый, разведенный и с взрослым потомством — бывал тут наездами.

Петрович, не останавливаясь у боковой калитки, завернул на дорогу и прошел сквозь криво распахнутые ворота. Точнее, выбитые брошенным тут же джипом.

— Расстроился он сильно, — ответил Петрович на удивленный жест Сергея. — Дочка с сыном решили из Крыма не возвращатся. Имущество всё отобрали: квартиры в Питере, в Москве, акции. Жена на другую планету улетела.

Сергей глянул в глубокое небо — августовские ночи особенно черны и безоблачны. Звезды россыпью. Корабля не видать.

Художник, небритый и хмурый, уже был нетрезв, босиком и в одних брюках от дорогого костюма. Оттолкнул дверь в стену, молча развернулся и прошлепал в зал, светясь бледным торсом интеллигента. Развалился на подковообразном диване напротив огромного плоского телевизора, который показывал детский хор. Без звука.

У французского витражного окна с дверью на террасу валялся пиджак, снятый вместе с рубашкой. По всему полу — упаковки от продуктов, йогуртов, бутылки, еще какая-та одежда. Поверхности журнального столика перед диваном и большого обеденного стола — заставлены посудой и завалены объедками.

— Что, выгнали тебя из столицы? — Святозар поднял в приветствии бокал.

— Нет, я сам ушел, — Сергей обошел вытянутые ноги хозяина дома и сел в угол дивана. — А звук можно?

— На, — художник перебросил пульт. — Я их все равно не слушаю. А я вот остался. И детишки остались, только в Крыму, — хихикнул Святозар и протянул Петровичу опустошённый бокал. — А Нинка тю-тю в космос!

— Как это вы остались, раз ваш район из Питера весь вывезли? — Сергей отвлекся от перещелкивания каналов. Везде шли допотопные фильмы или концерты.

— Как-как… Просто. Отбрехался, что в разводе, а живу здесь, а не в Питере, — Святозар расчистил столик и принес из резного серванта праздничные тарелки.

Петрович вытащил из сумки миску с грубо нарезанным салатом и из-под нее кастрюлю, обмотанную полотенцем.

— О! Картошечка! — заулыбался художник. — Сейчас масло принесу. Я-то приехал в Питер квартиру у новой власти регистрировать, и обнаружилось, что Нинка тю-тю. Вместе с квартирами и прочим. Я и не знал вообще, а Настя с мужем и Димкой в Крыму отдыхали.

— Так Нина, бывшая твоя, могла бы вернуться, раз вся семья тут?

— Не вышло. Там свои лимиты. Деревенских возвращают, городских — нет.

— Настя с Димкой же городские.

— Дети наши уже большие, самостоятельные, дом на югах получили, а матушку у себя поселять не захотели. А я с ней в разводе. Так что прямая дорога нашей Нине на Тау Кита целину пахать. Я даже в гости не поеду, вот в ноябре разрешат всюду ездить, и не поеду, — художник обратился к Петровичу: — Представляешь, приперлись сёдня. Синий этот, и нотацию мне: «Твой дом с правом твоего проживания, но с обязанностью содержания, — передразнил писклявым голосом и залпом допил бокал. — Ворота ты должен починить, а джип заберём на ремонт в районный гараж, так как ты неаккуратно с ним обращаешься! Транспорт не может быть личный.» Видал такие абрикосы?! Я грю: ты, говнюк, из рук моего отца жрал, а теперь тут выделываешься?

А он мне: «Я должен был соответствовать вашим законам, а теперь ты будешь соответствовать общечеловеческим». Я заорал: у меня тут коллекционные мотоциклы, я их на свои кровные купил, сам привёз, своими руками собирал! Что, тоже заберете? А он: «Нет, твоя коллекция — это твоя коллекция, пока ты её бережешь». Видал? Он еще проверять будет!

— Зато «Голубые озёра» восстанавливают, — вступился Петрович. — Статуи на место ставят, Николай с женой в садовники записался. Квартплату отменили, автобусы задарма. Пользы от них много. Вон у Дашки-продавщицы сын без руки был, по дури станком оторвало, так вырастили ему руку. Антонина Пална ногу сломала — за один день вылечили. И зрение вылечили. Младенчики в роддоме только здоровые родятся.

— А ты и упал на колени? — ядовито бросил Сергей.

— Почему упал, хожу еще. Ответственный меня осмотрел, руками колено погладил, там внутри все передвинулось — больно было ажжуть, но теперь я и танцевать могу!

— Танцуй, деда, танцуй! У меня авторские и то отобрали. «Твой труд принадлежит народу» — видал такое? Народ имеет право пользоваться и лайкать, а я потом этими лайками имею право за туризм платить. Будем как собачки, работать за похвалу. Оставили мне эту избушку, жопы синие…

— Слушь, Святозар, а жена у тебя чем болела? — Сергею не давала покоя одна мысль, вертевшаяся еще с аэропорта во Франкфурте.

— Да здорова она как кобыла. Вот у меня язва, давление, камни… Детей тоже каких-то хилых мне родила: что у Настьки, что у Димки, то сопли, то ангины… А сама кобылища и есть. Пускай пашет, ей полезно.

Сергей в пол-уха слушал, как мужики переругиваются. Переключал каналы: дети, детский фильм, взрослый фильм… И думал. Витька постоянно жаловался на печень и вернулся. Ленка отродясь ни на что не жаловалась — её забрали. Мама была больна, её вообще убили…