А вот, вспоминая о враче, внутренности Матвея болезненно сжимались от обиды и еще какого-то странного чувства. Разве он похож на больного? На сумасшедшего?

Поднеся розовые ладони к лицу, и всмотревшись в причудливый узор переплетений линий, Матвей спросил:

– Ты сейчас здесь? Или спишь?

Мужчина вслушался в тишину, нарушаемую лишь надоедливым боем в ушах.

– Я вытравлю тебя из себя, только подожди. Вот увидишь.

В ладонях ничего не менялось, и, тяжело выдохнув налетевшую грусть, мужчина поднялся с кровати. Под руку попал пульт, сработавший точно и без промедления – черный экран телевизора разрезала звездочка изображения.

– Лучше бы ты так вечером работал, – усмехнулся Матвей, по привычке тут же уставившись в гипнотический прямоугольник.

Он смотрел на фундамент какого-то города, освобожденного археологами от забвения. Как сладко спалось этим камням под землей, и как недовольно они теперь расставались с въевшимся в трещины песком.

Матвей любил такие передачи, любил улыбающиеся лица и аккуратные, почти влюбленные пальцы, скользящие с кости на кость. В его квартирке частенько тишину нарушал четкий мужской голос, повествующий о племенах в Африке в тропических лесах, об огражденных сеткой под напряжением заповедниках. Эти передачи помогали хотя бы на время забыть о монстрах, что летают за окном, и о монстре внутри.

На самом деле, телевизор многим помогает забыть о том, что внутри.

Паразитов Матвей начал видеть еще в августе. Поначалу – неясными пятнами, но со временем – со все более четкими очертаниями. Они вызывали самый настоящий древний ужас, скручивающий кишки и сжимающий грудь. Они летали, ползали и ходили рядом с людьми, вгрызаясь в их кожу. Вырывали куски мяса прямо из плеч ничего не подозревающий прохожих, и единственным свидетелем всего этого был напуганный Матвей.

То, что спасало – непостоянное виденье тварей, иначе бы он давно сошел с ума. Они появлялись изредка, вспыхивали бенгальскими огнями и исчезали так же стремительно.

Проходя по коридору в ванную, мужчина попытался расслабиться.

Сейчас только утро, а у него внутри буря. Буря, не подвигающая на книжный героизм, а пугающая. Она заползала в самые потаенные уголки сознания, оскверняя все, что Матвей старался уберечь.

Но пока двигаются руки, ноги и не спится – паразит не управляет телом. Конечно, бывало, что Матвей вдруг оказывался в другой комнате, на улице, совершенно не помня, как это сделал, но он ведь возвращался. А пока ты спишь – только бог знает, что происходит с телом.

Ванная встретила выцветшим желтым кафелем, застывшей пенной сыростью в воздухе, молчаливым присутствием гнили – ее не видно, но ее чувствуешь. Строй шампуней, едкого жидкого мыла с отдаленным запахом черной смородины, пласт тюбика сине-белой зубной пасты – шеренгой приветствовали на ванном бортике, а сложенные друг на друга махровые полотенца сладковато-мокро пахли, точно шлепок веером по лицу.

Матвей никогда не открывал, если кто-то стучал в его дверь. И не потому, что это заведомо вестник проблем, а просто он ничего не слышал. И не видел. Про его квартиру номер пятнадцать жители дома ничего не знали, да и ничего не хотели узнать.

Равнодушие – это инфекционная болезнь, и распространяется она по трубам, по балконам и почтовым ящикам. Окажись Матвей и весь дом во времена черной смерти, языки очищающего пламени побежали бы по этажам, с криком и ором слизывая заразу.

Матвей протер тыльной стороной ладони покрытое муаровыми потеками зеркало, очищая небольшой участок перед глазами, и покрутил вентиль, пуская воду, которая возмущенно забулькала – точно в горле у астматика – по трубам, перед тем как выплеснуться в раковину. И, набрав полные ладони рыжеватой воды, мужчина умыл лицо, а потом – еще и еще, пока коже не стало холодно, а дыхание не начало замирать.

– Вытравлю, – прошептал он. – Вот увидишь.

На него вдруг накатила сильнейшая волна тошноты, и Матвей, издав утробный звук, сплюнул в раковину. Бой в ушах набрал мощь, и вот уже кто-то бил молотком по обнаженному мозгу и глазам изнутри.

Он облокотился на скрипучий стояк, закрыл лицо руками. Тошнота грозила в любой момент перейти в рвоту – Матвей уже чувствовал приближающийся горячий комок.

Мужчина дал себе пару секунд времени на передышку, затем провел пальцами по носу и щекам, переводя взгляд на зеркало.

Через покрытое мыльными разводами стекло на него смотрело то же самое лицо, что жило с ним уже двадцать четыре года. Но было кое-что еще, что не вписывалось в привычное отражение – этот голубой, омерзительно склизкий глаз вылезал из его рта, и капельки какой-то розоватой жидкости, готовые вот-вот превратиться в струйки, застыли на разинутых губах.

Матвей издал непонятный звук – смесь ужаса и отвращения – и поднес дрожащую руку ко рту.

Глаз мигом дернулся вслед за тенью, обнажая покрытый паутинкой сосудов бок.