Кастусь свернул цигарку, прижег не спеша. Подымил немного, потом повернул лицо к Саньке:

— А тебе вот какое задание. Помирись с отчимом…

У Саньки скривилось лицо, как от зубной боли. Кастусь требует такого, против чего бунтует его мальчишеская душа. Как может он простить отчиму предательство? Нет, не может Санька сделать этого. Сердце не прощает…

Но Кастусь уже не советует, а приказывает:

— Вернись к Залужному. Не спорь с ним. Делай вид, что хочешь с ним подружиться… А сам — приглядывайся ко всему, что делается в городской управе. Прислушивайся к разговорам. В следующий раз получите новое задание. Под корнями березы записку оставлю. И вы тут прячьте свои записки. Место безопасное. Оружие тоже сюда несите, какое достанете… Кстати, кому вы тогда пулемет притащили?

— Красноармейцам, — ответил Санька. — Они в этом лесу прячутся. Трое…

— Пулемет я унес в отряд, — сказал Кастусь, вставая. — А красноармейцам передайте, пускай за Друть пробираются. Там встретят, кого надо…

— А ну, милок, поди-ка в избу!

Владик вздрогнул: в голосе матери звучала угроза. Глянул исподтишка — стоит она в сенцах, на пороге, держит в руках его полосатые брючишки, заляпанные грязью. Губы сердито сжаты, глаза узкие, как щелки.

Так, с прищуркой, она смотрела на Владика, когда он стер в дневнике двойку и вписал пятерку. Это было полтора года назад, Владик тогда учился в четвертом классе. Рушником хлестала. Не больно было, а он плакал. От досады…

Смекнул Владик — задаст она ему нынче выволочку. Где, спросит, ночь пропадал? Где брюки вывозил? Сочиняет Владик наспех ответ в мыслях: у Саньки, мол, ночевал… Заигрались с ним в лапту. Спохватился, а на дворе уже стемнело.

Тут Владик вывернется, ускользнет от беды… А как про брюки соврать? Эх, не догадался выстирать, к приходу матери высохли бы… Завалился дрыхнуть. Потом удочку ладил. Вместо порванной шелковой лески свил из конского волоса. Только грузило не успел прицепить…

Он с опаской поглядывает на мать и нехотя наматывает леску на можжевеловую рогулину.

— Долго буду дожидаться? — понукает мать.

— Айн момент! — пробует шутить Владик.

Ставит удилище к повети и, поддергивая трусики, идет к сенцам. Мать ведет его в избу, показывает записку — ту самую, что Владик нашел в дупле.

— Кто писал?

— Не знаю…

Мать сощурила глаза, ехидно усмехается:

— И насчет патронов не знаешь? Где берешь их?

— Какие патроны? — притворно удивился Владик.

Мать не слушала, как Владик божился и оправдывался, сочиняя на ходу небылицу про злосчастную записку.

— На виселицу захотел, идол! И мать свою туда тянешь!

Она выдернула из брючишек желтый ремешок.

Вжикнул он над Владиковой смуглой спиной. Ужалил остро, как оса.

— Вот тебе за патроны! Вот! — приговаривает мать. — А это за наган!..

Горит у Владика спина, будто припекают ее чем-то горячим. А ремень все вжикает… Владик растерялся. Откуда ей известно про наган? Неужто Верещака узнал его?..

— Ты украл наган? — наседает мать. — Говори!

Признаться? Нет уж… Пускай всю кожу измочалит на спине, не скажет Владик.

Он увертывается от ремня, а сам все думает, что сказать матери, чтоб поверила. Сказать: «Честное пионерское, не брал»? Нет, пионерское тут нельзя…

— Молчишь? — допекает мать.

Изловчилась, приласкала поперек спины ребром ремня. Взвизгнул Владик от пекучей боли, прыгнул по-кошачьи на кровать и вдруг выкрикнул такие слова, которых у него и на уме-то не было:

— Я украл! Я…

Мать от неожиданности уронила ремень на пол, опустила руки. Она смотрела на Владика широко открытыми глазами. В них не было теперь давешней злости. Спросила упавшим голосом:

— Зачем он тебе?

— Верещаку убивать! — крикнул в запальчивости Владик.

— Ты с ума сошел… — В глазах у нее — растерянность и испуг.

— Ктитор — предатель! — Рыжие вихры натопорщились на Владиковой голове, как у молодого задиристого петушка.

Спохватился Владик, что выболтал сгоряча тайну. Клялись они с Санькой пионерской клятвой…

Следит Владик за рукой матери, ждет новых ударов. Приготовился увертываться…

Но мать почему-то сразу остыла. Села на стул и скрестила руки на груди. Смотрит на Владика растерянными глазами. Молчит. По щекам бегут слезы. Губы вздрагивают.

— Сынок. Сынок… Мал ты еще на такое дело…

Владик слез с кровати, схватил брючишки и, не оглядываясь, выскочил в сенцы.

Было уже за полночь, когда Кастусь услыхал бешеную стрельбу на железнодорожной насыпи. Так безалаберно стреляют только оккупанты: у них вдоволь боеприпасов. Партизаны обычно тратят патроны экономно, на ветер не пускают.

Стреляли как раз в той стороне, где разведчики нынче ночью должны были переправлять взрывчатку. Кастуся охватила тревога: «Напоролись на засаду…»