Кирпичников подписывал какие-то бумаги.

— А, Лихобабов! — увидел он вошедшего. — Садись. Я сейчас освобожусь… — Он минуты две подписывал бумаги, потом захлопнул кожаную папку и, отодвинув ее, взглянул на начальника отделения милиции.

— Ну, что, Лихобабов? Как дела?

— Давят на меня — спасу нет. Чуть не за горло берут… А следствие ни с места. Свидетели, которых указал Оптима, отказываются, говорят: «Мы ничего не видели».

— Ты же без предъявления обвинения не имеешь права держать под арестом.

— Не имею… А как же быть?

— Освободи под расписку о невыезде, пусть парень работает.

— А если сбежит?

— Куда он денется, на всех дорогах посты.

— Это верно. Теперь не убежишь… Так, думаете, выпустить под расписку?

У Кирпичникова уже был продуман план, как спасти Никиту, но он сделал вид, что ему нет дела до этого Орехова. И как бы между прочим сказал:

— Отпусти ты его к лешему, а со следствием, раз нет свидетелей, не торопись. Пошумят и забудут… Подумаешь дело — прощелыге морду побил…

— Ладно, сейчас приду и распоряжусь, — поднялся Лихобабов.

— А вообще-то как у тебя на участке?

— Пока спокойно.

— Ну, будь здоров! — сказал Кирпичников и, пожав руку Лихобабову, проводил его до двери…

Вернувшись за свой стол, он тут же позвонил начальнику сборного пункта Худоровскому:

— Виктор Осипович? Узнаешь? Да, я, здорово! Дело продвинулось, завтра его можешь забрать. Только смотри, чтобы у тебя не задержался. Что? Послезавтра отправка? Очень хорошо. Так я надеюсь… Ну, до встречи…

Вечером, когда вернулась Зинаида, Никита уже сходил в баню и, дожидаясь ее, читал газеты.

— Никитушка! — с радостным криком бросилась к нему Зинаида. — Отпустили? Совсем?

— Взяли расписку о невыезде. Шьют хулиганство.

— Что ты? Ведь Андрей Митрофанович обещался уладить.

Раздался звонок у двери.

— Кажется, он идет. Спроси сама.

Пышная, раскрасневшаяся у плиты Наталья Фирсовна сама открыла мужу, помогла раздеться. Тот поцеловал ее и, хлопнув по мягкому месту, заглянул в комнату к Никите.

— Ну, вернулся, буян? — сказал с усмешкой, но дружелюбно. — Пришлось мне лошадь пообещать за тебя одному начальничку.

— Чай, не свою, а казенную даешь? — сказала, заглянув в комнату, Екатерина Ефимовна. — Насовсем отпустили-то?

— Какое! — со вздохом присел на диван Андрей Митрофанович. — В тюрьму его хотят засадить за хулиганство. А это — пять лет!

— Ой, да что вы? — заплакала Зинаида. — Неужели ничего нельзя сделать? Ведь избил-то мерзавца, который отлынивает от фронта.

— Знаю. А что поделаешь? Тот при Васине…

— Васин там, на заводе, а в районе-то, чай, ты голова! — подступая к нему, сказала мать. — Какая же вы власть, если невинного человека защитить не можете?

— Есть только один выход — отправить Никиту на фронт.

— Батюшки! Да в уме ли ты, Андрюха? — запричитала Ефимовна. — Экое пережил Никита, и опять его под пули?

— Под пули не пошлют, у него же нога. А будет где-нибудь во втором эшелоне… А вернее всего его сактируют и отправят обратно.

— Значит, опять в тюрьму? — не унималась разволновавшаяся Ефимовна.

— Нет. Дело будет прекращено в тот же день, как узнают о его отправке на фронт. Такой закон.

— Кабы его призвали и оставили в тылу… али куда на другой завод перевели, — сказала Ефимовна.

— Чтобы его опять сцапали и в тюрьму?

— Уж лучше в тюрьму, чем под пули! — всплакнула Ефимовна.

— Нет, к черту! Вы мной не распоряжайтесь! — закричал Никита. — Сами садитесь в тюрьму, а я пойду на фронт!

Зинаида, заплакав, выскочила из комнаты, закрылась в ванной.

— Правильно решаешь, Никита! — похвалил Андрей Митрофанович. — Вон наши как начали колошматить немца. Может, скоро и войне конец.

— Ладно. Решено! — твердо сказал Никита. — Если вернусь живой, я этого проходимца руками задушу…

Выплакавшись, Зинаида вернулась в свою комнату. Родичи оставили ее наедине с Никитой.

— Что, Зинуша, боишься, что оставлю тебя в положении?

— Конечно страшно, Никита. И тебя жалко. Вдруг убьют…