Я долго ждал этих мгновений, и терпение мое было вознаграждено сполна. Сам Амур радовался, глядя на наш союз, и, не кривя душой, мог сказать, что сердца наши слились воедино.

Дабы восстановить утраченные силы, мы приказали принести нам поесть. Мы выбрали вино с виноградников Шампани, а чтобы не употребить лишнего, ибо опьянение мешает вкушать чувственные наслаждение, мы пили его маленькими глоточками из крохотных Стаканчиков — единственно с целью подкрепить силы и расслабиться перед грядущими сражениями.

Почувствовав потребность в сне или же притворившись, что она чувствует таковую потребность, Розетта отправилась в спальню, а затем удалилась к себе в альков. Утомившись в сражениях Амура, она обработала раны и погрузилась в очистительные клубы благовонных ароматов.

На ее кровати, видом своим напоминавшей алтарь, выточенный из миртового дерева, возвышалась гора мягких шелковых подушек; простыня из тончайшего льна покрывала ложе; одеяло из розовой тафты было откинуто в ожидании, когда ему предоставят честь стать покровом для священнодействия. Со свечой в руке я почтительно вошел в альков и приблизился к алтарю, на коем возлежала Розетта: расслабленные руки ее закинуты за голову, пальцы сплетены, уста приоткрыты, готовые принять чудесный дар. Свежий естественный румянец покрывал щеки; легкий ветерок овевал восхитительное тело; грудь была наполовину прикрыта полупрозрачной тканью, оставляя нижнюю часть тела обнаженной, дабы восхищенный взор мог полюбоваться ею: красавица явно не собиралась лишать меня подобного удовольствия, а легкая кисея, не столько скрывавшая, сколько подчеркивавшая ее прелести, придавала открывшейся моему взору картине еще большую пикантность. Ее полные белые руки предстали передо мной во всей красе. И хотя скрещенные ноги ее скрывали то, чем насладиться мне бы хотелось более всего, тем не менее все, что оставалось на виду, предоставляло богатейшую пищу для воображения: окружающий лощину лужок был соблазнителен и великолепен. Поза спящей Розетты говорила о том, что она в любую минуту готова как к пробуждению, так и к наслаждению. Я осторожно приблизился к ней; храня священное молчание, я вознес свой дар на ожидающий меня алтарь. О боги! Сколь сладостным был ответ жертвы своему жрецу!

Отец мой все же дождался прибытия фиакра номер семьдесят один. Вознице его не дали времени даже отвести лошадей в конюшню: его схватили, препроводили в заднюю комнату и тотчас допросили самым дотошным образом. Насмерть перепуганный и вдобавок смертельно пьяный — его схватили и привели прямо с бутылкой в руках, — он буквально не мог связать двух слов. Отец приказал принести кофе, заставил его выпить несколько чашек и наконец выудил у него, что вчера он отвез какого-то господина в черном в предместье Сен-Жермен. Отец усадил возницу в карету, взял с собой пристава и квартального комиссара и приказал караульному отряду следовать за ним. Согласно приказу начальника полиции, караульные должны были во всем подчиняться отцу; к тому же судейская должность отца также внушала стражникам неизмеримое к нему почтение. Караульные прибыли на перекресток возле манежа господина де Водейля, куда привел их кучер фиакра. Однако узнать дом кучер не смог. После долгих плутаний он вывел всю компанию к больнице для умалишенных и признался, что совершенно не помнит, на какой улице стоит искомый дом; потом, пораскинув мозгами, он предположил, что нужный всем дом может находиться возле театра Комедии. Пришлось ехать в указанном направлении. Отец мой, пребывавший в чудовищном настроении, всю дорогу не считал нужным это настроение скрывать, и путь показался всем на редкость долгим. Наконец возница узнал кафе — одно из тех заведений, где проводили время бездельники со всего Парижа. Полицейские принялись колотить в дверь. Наконец дверь отворилась, и показавшийся на пороге заспанный лакей спросил, чего им угодно. Полицейские именем короля потребовали сообщить, где находится господин Фемидор; лакей стал клясться, что господин с таким именем никогда не входил в заведение его хозяина. Тогда стражники ворвались в дом и, произведя форменный переполох, обыскали все комнаты. Разумеется, никакого Фемидора они не нашли. Возле расположенного рядом амбара комиссар заметил небольшую дверку, сквозь плохо пригнанные доски которой сочился свет. Он тотчас принялся яростно колотить в нее, так что едва не сорвал с петель: в ответ на грохот дверь открылась и на пороге возникла бледная фигура, более напоминающая призрака, чем человека. На голове у сего создания был мятый ночной колпак, а в руках — маленький фонарь. Стражники ворвались в комнатушку и обшарили ее, однако не нашли ничего, кроме нескольких нотных тетрадей, шпаги без гарды, пары переписанных от руки рассказов и жизнеописание господина де Тюренна [59] . Обитатель сего подвала был жалок и внушал сострадание. Отец дал ему шесть экю по шесть ливров в каждом и попросил извинить его за причиненные неудобства; впервые непрошеное вторжение полиции в частное жилище принесло доход его хозяину. Комиссар, поведавший мне эту историю до конца, то есть до той самой минуты, когда меня наконец отыскали, убедил меня, что в эту ночь стал свидетелем самых невероятных явлений, вполне достойных, чтобы составить протокол для самой Кифереи [60] .

Наконец молодой человек в черном был найден. Он оказался поэтом, коего в тот памятный день вызвали к откупщику — сочинить эпитафию на смерть его любимой обезьянки. Молодой человек до сих пор содрогается, вспоминая, как встретил среди жаждущих подняться на Парнас людей, кои по ремеслу своему не только не сочувствуют, но, скорее, даже пребывают в постоянной борьбе с музами.

Отец мой страшно рассердился на возницу: он решил, что тот сговорился со мной. Однако возница божился, что он ни в чем не повинен. После очередного допроса он наконец признался, что хоть и давно работает кучером, но фиакр номер семьдесят один получил только вчера; а так как ему с самого начала толком ничего не объяснили, то он ни в чем и не виноват. Разумеется, он знал того, кто последние полгода ездил на этом фиакре: человек этот жил в Да Виллет и сейчас отлеживался дома от побоев, нанесенных ему каким-то офицером; уж лучше бы эти вояки раздавали свои удары врагам на поле боя!

Возница Назвал точный адрес своего предшественника, и отцу пришлось по нему отправиться. А что ему оставалось делать после того, как он напрасно потревожил поэта в его жилище? Наконец дом, где живет кучер фиакра номер семьдесят один, был найден, и все направились к нему в квартиру. Возница лежал на кровати, ему было худо: каждое движение вызывало у него ужасные стоны, голова его была замотана окровавленной тряпкой. Словом, полицейские оказались в большом смущении.

Тем не менее больной прекрасно понял все заданные ему вопросы и необычайно четко на них ответил. Увы, у него были причины хорошенько меня запомнить: он в точности описал меня, не забыв упомянуть о паре оплеух, коими я наградил его за наглость. Он сообщил, что отвез меня на площадь Эстропад и высадил перед желтой дверью белого домика. Отец и сопровождающие его полицейские чины сели в карету и снова принялись колесить по улицам города. Наконец они прибыли по указанному адресу. На улице — ни души, кроме стражника, несущего караул. Комиссар обратился к нему с вопросом, не знает ли тот случаем мадемуазель Розетту. Караульный, не обделенный чувством юмора, усмехаясь, попросил описать ее внешность. Просьба его была исполнена.

— Девица и в самом деле хороша, — заявил караульный, выслушав описания. — Однако мне кажется, что разыскиваете вы ее не с добрыми намерениями. Так что слуга покорный: не знаю я ни Розы, ни Розетты.

Городские стражники по праву заслужили звание покровителей дам легкого поведения, и, не будучи в состоянии содействовать исправлению их нравов, они по крайней мере блюдут их честь.

Тогда отец и сопровождавшие его полицейские принялись колотить в дверь вышеуказанного дома и подняли страшный шум, на который выскочил сам хозяин. Выслушав претензии полиции, он возмущенно заявил, что в доме его сейчас проживает одна-единственная девица, исключительно добронравная и известная среди соседей своей набожностью. Однако комиссар, не взяв на веру слова хозяина, забарабанил в дверь жилицы. Так как сразу ему никто не открыл, то он просто высадил дверь плечом. В комнате никого не оказалось. Ринувшись к кровати, комиссар по дороге заметил распахнутое окно и решил, что незаконные обитатели сих мест наверняка воспользовались им вместо двери. И оказался прав: за окном раздался треск рвущихся лоз шпалерного винограда, оплетавшего стену дома. Выглянув в окно, полицейские увидели мужчину в ночном колпаке: он барахтался в куче сорванных со стены виноградных плетей, державших его в своих цепких объятиях. Энергичный пристав, прихватив фонарь, спустился в сад и, заметив среди зеленой листвы фигуру в одеянии, прямо скажем, непристойном, призвал караульных полюбоваться на кустарник, на ветвях коего произрастают столь забавные дикорастущие плоды. Тем временем отец разочарованно взирал на извлеченную из постели девицу: судя по внешности, она никак не могла быть Розеттой. Розетта была сама красота, эта же выглядела совершеннейшей уродиной, со слезящимися глазами, нездоровым цветом кожи и крашеными волосами.

Комнату обыскали. В шкафу был обнаружен большой, плохо причесанный парик и мужской халат, продранный на локтях. Один из полицейских вытащил из-под изголовья кровати мужские штаны и, пошарив у них в карманах, обнаружил длинную «дисциплину», как обычно именовали кнут, используемый для умерщвления плоти. Судите сами, дорогой маркиз, в сколь суровую школу любви попала крашеная блондинка! Наставником же девицы оказался содержатель пансиона, мэтр Дамон, у коего мы с вами некогда проживали. Помните, он еще постоянно разражался грозными речами против женщин и частенько наказывал нас по пустякам? Несчастный учитель был приведен в комнату. Я не мог удержаться от смеха, слушая, как комиссар описывал конвульсии, в коих бился сей новоявленный Адам, стремясь прикрыть свое мужское достоинство. При подобных обстоятельствах ни один мужчина, сколь бы щедро ни наделила его природа, не сумел бы выглядеть презентабельно. А мэтр страдал особенно, ибо его вещица съежилась до поистине карликовых размеров. Костюм несчастного отличался от костюма Адама только наличием чрезвычайно короткой рубашки, а так как руки у него были в наручниках, ему оставалось только мечтать о фиговых листках, надежно прикрывавших достоинства наших праотцев. Однако злоупотреблять бедственным положением учителя не стали и вернули ему одежду. Отец мой по случаю сделал ему суровое внушение, равно как и отругал пристава, который между делом несколько раз съездил мэтру «дисциплиной» по заднице. Но, полагаю, для учительской задницы это было отнюдь не первое знакомство с сим предметом.

Сцена завершилась допросом набожной особы: известно, что ханжи лучше, чем кто-либо, осведомлены о девицах известного поведения! Наша недотрога также подробно изложила все, что знала Розетте. Видя, сколь рассказ ее заинтересовал присутствующих, она из вредности начала расписывать поведение Розетты самыми черными красками. На подобные гнусности способны только святоши. Она даже нахально предложила отцу сопроводить его. Отец, не задумываясь, согласился. Сейчас эта лицемерка благодаря моим стараниям находится под замком и, надеюсь, пробудет там еще долго, несмотря на все свои крокодиловы слезы.