Неаполь,

29 августа 1880 г.

Дорогой, несравненный друг! Вчера мы приехали в Неаполь, где я нашла уже на почте Ваше дорогое для меня письмо. Благодарю Вас очень, очень за него. Но только зачем же Вы не хотите пожить вместе на Viale dei Colli. Я так мечтала об этом. Подумайте, мой дорогой, быть может, в октябре или даже в начале ноября Вам можно будет приехать.

Как мне Вас жаль и как меня возмущает то, что Вы должны хлопотать о своей опере. Это ни на что но похоже и тем не менее оно так есть: везде самовластье и самодурство. Не дирекция заботится доставлять публике хорошие оперы, а композитор xopoшей оперы должен просить, чтобы ее поставили. Ох, как надо ограничение произвола; у нас каждая казенная дрянь хочет быть неограниченным правителем.

Как я жду концерта и Итальянского каприччио. A мы здесь уже слушаем уличных певцов. Вчера, когда мы подъехали, они встретили нас с хором и оркестриком. Сегодня также пел один певец, прелестный баритон.

Сегодня мы едем на Везувий, и я едва могла ухватить несколько .минут, чтобы написать Вам. Вообще мы ужасно много ездим и смотрим. Я очень утомлена, с нетерпением жду Villa Oppenheim, если она удастся; я нахожусь в pourparlers [переговорах.]

Вы делаете мне вопрос, милый друг мой. и тут же извиняетесь за него. Зачем же это, когда для меня в высшей степени приятны все Ваши вопросы, и понятно: вопрос выражает интерес, участие, а что же может быть для меня дороже их от Вас? Поэтому прошу Вас, дорогой мой друг, не стесняйтесь никогдa и никакими вопросами, они могут быть мне только чрезвычайно приятны и дороги. Теперь Вы спрашиваете, почему я так держусь за программу путешествия. Напротив, я не довольно точно исполняю ее и очень себя за это упрекаю и вот почему. Я ничего так па свете не боюсь в себе, и ничто мне так не антипатично в других, как распущенность, а в данном случае могло бы дойти и до нее. Если приехать по программе в какое-нибудь место и найти против ожидания какие-нибудь неудобства и лишения, то вместо того, чтобы стараться мириться с неудобствами и привыкнуть к ним, сейчас бросать то место и искать нового, есть уже самодурство, а я это делаю. А так как я езжу весьма не одна. то и упрекаю себя за свои действия. Если бы я также, приехавши в город по программе на неделю, прожила бы там три недели, потому что мне покойно и хорошо, было бы также непозволительно, потому что а другие, быть может, ждут с нетерпением последующего места и вовсе не сочувствуют моему вкусу к настоящему. Вот Юля, например, терпеть не может Парижа, так разве я могла бы спокойно в нем жить?

Между Вами и мною, милый друг мой, есть разница только в том, что Вы вполне свободны, потому что одиноки, а я вполне не свободна, потому что далеко не одинока, и то, что Вы можете сделать не задумаясъ, я думаю, думаю и все-таки не сделаю, а если что сделаю по своему личному желанию, за то упрекаю себя нестерпимо. Вот Вам и происхождение моего упорства в соблюдении программы. Я так сказала и относительно других, так должна и исполнить.

Жара здесь ужаснейшая, москиты кусают безжалостно. Извините, милый друг мой, что письмо это скорее намазано, чем написано, но я пишу его здешним пером, своего некогда было вынуть, а это отвратительно. До свидания, беспенный, дорогой мой. Всем сердцем безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

P. S. Следующие письма покорнейше прошу адресовать во Флоренцию, poste restante.

Каменка,

26 августа.

1880 г. августа 26-31. Каменка.

2 часа ночи.

Мне что-то не спится, и я сажусь писать Вам, милый, дорогой друг! Где-то Вы теперь? Конечно, уже в Неаполе. Стараюсь мысленно перенестись в Ваше соседство и не могу. Я был только раз в жизни в Неаполе, очень давно и очень не надолго. Воспоминание о нем точно сонная греза. Какие-то фантастические переливы роскошных и ослепительно блестящих красок, страшный шум и суета, несносный дождь, преследовавший меня во все время пребывания в Неаполе. Сильное утомление от массы впечатлений и по временам, когда солнце показывалось на небе, ощущение безумного восторга перед красотой всей этой совокупности синего моря с синим небом, дальних островок, с раскинувшимися по берегу частями города. Мне как-то не верится, что я там был и все это видел. Я и завидую Вам и радуюсь за Вас, и в то же время мне жаль Вас, милый друг. Находясь в Неаполе, нужно все куда-то идти или ехать и смотреть. В результате для Вас все-таки получается утомление, а между тем Вы так страстно, по-видимому, ищите тихого уголка, где бы можно было отдохнуть физически и морально. Мне кажется, что Вам очень хорошо и полезно будет пожить во Флоренции на Viale dei Golli.

У нас здесь республика. Оба хозяина в отсутствии, вследствие чего царит несколько хаотический беспорядок во всем, а главное, дети шалят гораздо более обыкновенного, и я ежеминутно трепещу при мысли, что в отсутствие отца и матери что-нибудь может случиться. Вчера Володя два раза упал с лошади и только благодаря счастливому стечению обстоятельств остался цел. Но больше всего меня беспокоит Митя, ужаснейший шалун, на каждом шагу заставляющий меня страшиться за него. Брат Анатолий еще здесь. Он уезжает в субботу тридцатого.

Воскресенье, 31-го.

В прошлом году я еще был в Симаках в это время. Живо вспоминаю все подробности последних дней, прожитых там.

Между прочим, было гораздо теплее. У нас здесь совершенная осень: лес уже желтеет, дорожки и тропинки усыпаны листьями. В осени есть какая-то особенная прелесть. Я люблю ее не менее весны. Воображаю, как теперь хорошо в Симаках! В эти последние дни мне так иногда хотелось перенестись туда, что была минута, когда я чуть было не телеграфировал Вам просьбу о дозволении съездить туда на несколько дней. Увы! это невозможно.

Я очень устал за последнее время. Независимо от спектакля, который очень утомил меня, здесь был целый ряд именин и рождений, и по этому случаю приходилось беспрестанно нарушать мой обычный порядок дня, а это для меня ненавистно. Анатолий уехал вчера в Москву, и, к величайшему моему удовольствию, он отправляется туда с большой охотой. Вообще он в последнее время стал покойнее и довольнее. Москва пришлась ему по сердцу, и это меня несказанно радует. Послезавтра на два месяца приезжает Модест. Сестры и зятя все еще нет, а также старших племянниц. Я сделался на время главой дома, и меня тяготит ответственность за здоровье детей. Оказывается, что я решительно неспособен к педагогии. Мальчики расшалились ужасно, и я с нетерпением ожидаю возвращения их родителей.

Окончил переписку моих новых вокальных сочинений и уже отослал их к Юргенсону. Кроме того сделал капитальную переделку моей увертюры “Ромео и Юлия”, которая будет вновь издана. “Орлеанская дева” совершенно готова для печати, но я не хочу, чтобы она вышла в свет ранее первого представления. Если позволите, милый друг, я распоряжусь о высылке Вам одного экземпляра, но сделаю это, когда определится точнее Ваш адрес. Издание вышло очень хорошо. Будьте здоровы, дорогая моя.

Беспредельно преданный Вам П. Чайковский.