Неаполь,

5 сентября 1880 г.

Милый, бесценный друг! Получила Ваше письмо от 24 августа, за которое премного Вас благодарю, дорогой мой. Мне было очень интересно прочитать афишу о Вашем спектакле. Для Вашего здоровья я рада, что он уже отбыл.

Благодарю Вас также, милый друг мой, за рассказ о положении дела по предмету выхода замуж M-elle Тани. Скажу Вам откровенно, милый друг мой, что я не люблю таких положений, во-первых, потому, что я по своему характеру не люблю ничего неясного и неопределенного, а к тому же я из опыта вывела, что какие бы хорошие люди ни находились в таком положении, оно все-таки шатко и может доставить весьма тяжелые минуты, если не хуже того. Поэтому я в настоящем случае отдала бы Таню замуж сейчас, пока живы родители у обоих молодых людей; детям будет чем жить....

Как мне грустно, милый мой друг, что Вы не можете приехать ко мне в Италию. Как я мечтала об этом, как мне хотелось этого, но, конечно, причины, мешающие этому, слишком непреоборимы, дай бог только, чтобы в этих делах был успех, чтобы “Jeanne d'Arc” была поставлена хорошо (в успехе я не сомневаюсь) и чтобы Алеша совсем освободился от военной службы.

А я окончательно наняла Vill'y Oppenheim и послала туда M-me'Dauvergne приготовить все к моему приезду и в воскресенье предполагаю выехать сама. Вы совершенно верно определяете, милый друг мой, мой вкус и мое отношение к разным местностям. Я действительно не могла бы жить в Неаполе, и вообще изо всей Италии я могу жить только во Флоренции, потому что она менее других имеет этих особенностей итальянских нравов, она более европейский город. Vill'y Oppenheim я жду с большим нетерпением, потому что мне надоела эта бивачная жизнь; нельзя даже вещей вынуть из кофров. Здесь нам уже совсем нечего делать, но нельзя уехать, потому что там дача не готова еще....

Теперь срок бюджетной посылки, Петр Ильич, то скажите, как я могу ее сделать, можно ли взять перевод на Киев или это будет неудобно для Вас, быть может, для Вас удобнее будет, чтобы я приказала послать из Браилова следуемую сумму, конечно, в изобретенной форме. Отсюда я боюсь посылать русские деньги, потому что, когда я это делала из-за границы, то деньги пропадали. Самое верное, это перевод, но скучно для этого ехать в Киев. Пожалуйста, дорогой мой, не откажите мне написать об этом. До свидания, мой милый, бесценный. Будьте здоровы и веселы.

Всем сердцем горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

1 сентября 1880 г.

1880 г. сентября 1-6. Каменка.

Понедельник.

Ночью сегодня у нас был сильнейший переполох. В два часа был услышан крик и плач маленького Юрия, прерываемый кашлем и хрипом. Оказалось, что совершенно неожиданно у него сделался круп. Как нарочно случилось, что доктора в эту ночь не было дома. Тем не менее вовремя были приняты все меры, дано (через силу) сильное рвотное, и к утру наш бедненький больной был вне опасности. В семь часов утра явился доктор и одобрил все, что было сделано. Теперь он уже спит здоровым сном, и хотя при дыхании слышится в груди хрипота, но это уже неопасно. Мы просили однако ж доктора в наступающую ночь остаться на всякий случай у нас, вблизи нашего дорогого мальчика. Какой он чудный ребенок, сколько в нем сердечности и доброты! Это просто непостижимо в его возрасте. Он в последнее время привык посредством какого-то щелкания языком изображать кваканье лягушки. Сегодня ночью в самые тяжелые мипуты, когда он чуть не задыхался, то, чтобы нас успокоить, пытался, с улыбкой на милом личике, развлекать нас своим лягушачьим кваканием. Все время он посылал всем окружающим воздушные поцелуи и улыбки. Отвратительное рвотное лекарство, которое заставляли его принимать, проглатывал без всяких возражений. Это замечательно милый ребенок!

4 сентября.

Четверг.

Все наши вернулись. Юрий совершенно здоров. Модест с Колей тоже уже приехал и проведет здесь два месяца. Сестра и зять в совершенном восторге от имения их кузена, которое, когда-нибудь будет принадлежать их сыновьям. Дом, сад, красота местоположения, обилие лесов-все это заставляет их теперь, подобно мне, когда я возвращаюсь из Симаков, с грустью сознавать, что Каменка-один из скучнейших пунктов на всем земном шаре.

Тем не менее я даже в Каменке умею наслаждаться прелестью осени. Прогулки мои теперь тем более длинны, что я решительно ничего не делаю и почти целый день брожу по полям и лесам. Мне хочется удержаться от занятий на некоторое время, дабы отдохнуть от собственной музыки, с которой вследствие бесконечных корректур мне приходилось так долго возиться. Буду как можно больше играть чужой музыки и начал с того,что стал прилежно изучать “Zauberflote”, оперу Моцарта. Никогда более бессмысленно глупый сюжет не сопровождался более пленительной музыкой. Как я благодарен обстоятельствам моей жизни и музыкальной карьеры, которым я обязан тем, что Моцарт для меня ни на волос не утратил своей безыскусственной, обаятельной прелести. Вы не поверите, дорогой друг, что за чудные ощущения я испытываю, когда погружаюсь в его музыку! Это не имеет ничего общего с теми мучительными восторгами, которые причиняет Бетховен, Шуман, Шопен и вообще бетховенская и послебетховенская музыка. Последняя нас тревожит, волнует, восхищает, но не ласкает, не убаюкивает, как музыка Моцарта. Свою способность восхищаться Моцартом я приписываю тому обстоятельству, что до семнадцати лет я, можно сказать, не знал музыки и что только вследствие одного представления “Дон-Жуана” я узнал и полюбил ее. Люди моего поколения, с детства уже пропитанные духом современной музыки, знакомились с Моцартом, уже привыкши, например, к Шопену, в котором так сильно сказался и отразился байронический дух отчаяния и разочарования. Меня, к моему счастью, судьба возрастила в семействе мало музыкальном, и вследствие того я в детстве не был отравлен тем ядом, коим пропитана послебетховенская музыка. Так же судьба натолкнула меня в юношеском возрасте на Моцарта и через него открыла мне неведомые горизонты бесконечной музыкальной красоты. И эти юношеские впечатления уже никогда не изгладятся. Знаете ли, что, играя и читая Моцарта, я чувствую себя моложе, бодрее, почти юношей!

Впрочем останавливаюсь. Знаю, что мы с Вами не сходимся в оценке Моцарта и что Вам ничуть не интересно читать мои дифирамбы ему.

5 сентября.

Пятница.

Получил Ваше письмо из Неаполя. Как я угадал, милый друг, как я верно предчувствовал, что Неаполь Вас утомит и что Вам захочется поскорее отдохнуть в милой Villa Oppenheim. Вы пишете, друг мой, что я не хочу приехать на Viale dei Соlli в то время, как Вы там будете. Нет! не только хочу, но мечтаю об этом, как об самом желанном и счастливом осуществлении моих стремлений, но только сомневаюсь, что это будет возможно. И неизвестность относительно времени постановки оперы и Алешина участь, решение которой воспоследует лишь в ноябре, стесняют меня. Но позвольте мне не произносить еще решительного да или нет! Быть может, обстоятельства сложатся для меня настолько благоприятно, что я или в конце октября или в начале ноября все-таки полечу к Вам и буду в Вашем соседстве дожидаться решения Алешиной участи, а также известий о постановке оперы. Если опера пойдет лишь в конце сезона, например, в феврале, то я не вижу, почему бы мне ноябрь, декабрь и январь не провести в Италии. Мне только трудно будет с непривычки обходиться без Алексея, но ведь раз что я должен буду на время его лишиться, то не все ли равно, в России или за границей мне придется привыкать к его отсутствию? Ну, словом, дорогой друг, не могу скрыть, что мне смертельно хочется воспользоваться Вашим приглашением и что я начинаю мечтать об поездке в Италию в конце октября или начале ноября.

Погода у нас стоит чудная; сегодня мы едем в лес чай пить. Модест вчера читал мне свою комедию. Она написана покамест только в виде подробного сценария, и лишь некоторые, немногие сцены уже исполнены! Прошу Вас, друг мой, не заподозрить во мне братского пристрастия, если я скажу Вам, что комедия эта будет превосходи о и. К сожалению, Модест, отчасти по сложности своих занятий с Колей, отчасти вследствие свойств самой своей природы, не так быстро умеет выполнять свои эскизы, как я бы этого желал. Роман свой он пишет уже три года и все не решается приступить к окончательной отделке. Боюсь, что и комедия пролежит очень долго в его портфеле. Но я буду здесь, в Каменке, всячески поощрять и понукать к скорейшему окончанию комедии. Я надеюсь, что в конце концов Модест составит себе имя в русской литературе. У него много ума, вкуса, наблюдательности и недостает только свободного времени, чтобы все это произвело несколько крупных произведений.

6 сентября.

Сейчас получено известие, что у Льва Вас[ильевича] в Вербовке сгорело две скирды. Его преследуют неудачи. Бураки пропали, озимь едят какие-то новые черви. А погода стоит чудная.

Будьте здоровы, дорогой и милый друг!

Безгранично преданный

П. Чайковский.

Флоренция,

8 сентября 1880 г.

1880 г. сентября 8-9. Флоренция.

Villa Oppenheim.