Н. ф.-Мекк.

[Каменка]

19 августа [1881 г.]

Милый, дорогой друг! Величайшую радость доставило мне письмо Ваше, полученное мною вчера. А я начинал серьезно беспокоиться о Вас и решился послать телеграмму на имя Влад[ислава] Альберт[овича] с целью узнать о состоянии Вашего здоровья как раз в минуту, когда принесли письмо Ваше. Радуюсь, что Вы лучше себя чувствуете, радуюсь, что дела Ваши поправляются, безмерно радуюсь также Вашей поездке за границу. Мне кажется, что после всех перенесенных Вами беспокойств и треволнений несколько месяцев тихой, покойной жизни на Viale dei Colli будут весьма благодетельным отдыхом для усталой души Вашей. Одно меня только немножко огорчает, это то, что с Браиловом Вам приходится расстаться, а также то, что Вы так дешево его продаете. Я все мечтал, что уж если суждено Вам лишиться этого чудного имения, то, по крайней мере, ценою нескольких миллионов. Удивляюсь чрезмерно, что не нашлось покупщика более выгодного, чем князь Горчаков. Мне кажется, что известный землевладелец Терещенко или кто-нибудь в этом роде охотно бы дали большую цену. Впрочем, пусть будет так, как Вы решите, лишь бы поскорее Вы успокоились.

Вчера я был приятно изумлен приездом брата Модеста. Он явился, чтобы сказать мне, что г. Конради отпускает его с Колей на зиму за границу. Они будут жить в Риме, и Модест очень уговаривает меня поселиться с ним вместе. Быть может, я так и сделаю.

Я полагаю, дорогой друг мой, что ввиду вероятной продажи Браилова мне уж не подобает отправляться, как я предполагал это сделать, в Симаки. С той минуты, как Браилов перестанет быть Вашим, хотя бы Вы и были так добры, чтобы выговорить для меня право прожить там несколько недель, вся прелесть бывших Ваших имений для меня исчезнет. По всей вероятности, в случае продажи Браилова я проведу с Алешей сентябрь частию в Каменке, частию у Модеста в Екатеринославской губернии. У меня есть план поездки в Москву и Петербург на одну неделю в конце августа. В Москве мне нужны личные объяснения с Юргенсоном по поводу издания Бортнянского, а в Петербурге с Направником по поводу “Орлеанской девы”.

Вы пишете, друг мой, что Коля и Саша приедут к Вам 1 сентября. Значит и Коля едет с Вами за границу? Вероятно, дней через десять сестра моя возвратится из Карлсбада.

Потрудитесь, дорогая моя, уведомить меня, когда именно Вы уезжаете и как мне поступить относительно Симаков. Безгранично преданный Вам

П. Чайковский.

[Москва]

21 августа 1881 г.

Милый, безгранично любимый друг! Как мне жаль и как мне совестно сообщать Вам, что Браилов я продала, а следовательно, и счастье иметь Вас своим гостем для меня более невозможно. Я пережила ужасно тяжелый, мучительный период, пока решилась продать, но, раз решившись, я уже не даю воли своему воображению вспоминать о том, что я там потеряла и что вызывает жгучую, несносную боль в сердце. Для этого я всеми силами стараюсь думать о Браилове как о чужой собственности, представлять себе его не иначе, как в соединении с теми личностями, которые теперь царят в моем милом Браилове, и это много способствует охлаждению и успокоению.

Я продала Браилов очень дешево, взяла меньше того, что сама заплатила своим детям, а именно, один миллион четыреста тысяч рублей, но что делать, другие покупатели все вертелись около Браилова, не выговаривая никакой [цены], и теперь продолжают суетиться, когда уже и продан. Купил у меня князь Горчаков, о котором я Вам уже писала. Я получила задаток и посылаю сегодня поверенного делать купчую. По продаже роменских акций я еще далеко не успокоилась и имею кучу неприятностей. Меня хотят эксплуатировать и обирать без всякой совести, и что, конечно, больнее всего, так это видеть все эти проявления самых гадких, продажных свойств человеческой натуры, при которых те же люди, которые месяц назад ходили на задних лапках передо мною и старались снискать мои милости, теперь делают мне самые величайшие гадости, чтобы снискать милости своих новых господ. Иначе я выразиться не могу, потому что ведь это чисто лакейские свойства, хотя и обладают ими тайные советники! Все это меня до глубины души расстраивает и заставляет желать как можно скорее уйти на край света от людской подлости и продажности, а между тем эти же самые дела удерживают меня здесь, и я не знаю, удастся ли мне уехать после 1 сентября.

Я нахожусь теперь в лихорадочном желании приобрести другое имение и непременно на юге, потому, знаете, милый друг, очутиться так мгновенно между небом и землею, без всякой оседлости, с такою семьею, как у меня, очень тяжело, и мне ужасно хочется приобрести небольшое имение тысяч в двести, но с роскошною усадьбою, так как для меня это необходимо.

Коля сдал свою передержку из латыни хорошо и перешел в третий класс, так что уже щеголяет с золотым погоном. Сашок еще в Петербурге, держит экзамены; из латыни выдержал, а о других я еще не знаю. Коля мечтает в начале сентября попасть в Каменку, так как он собирается прогулять до 15 сентября; тогда, если мы уедем после первого, он может поехать в Каменку, если милые хозяева позволят на это.

На днях я играла с Bussy Вашу Струнную серенаду, дорогой друг мой. Простите мне, если я буду говорить Вам, нисколько не стесняясь, всякий вздор своих собственных ощущений, отношений и определений, не смейтесь над ними, ни над языком, которым я буду выражаться, ведь я профан в этом предмете и буду Вам говорить только о своих бессознательных чувствах. Я подразделяю музыку на три рода: 1) чистая музыка, 2) музыка, передающая известные чувства, положения, ощущения, часто картины,-это, так сказать, относительная музыка, и 3) музыка на данный сюжет, программная музыка.

Вот на этих-то определениях, сложившихся у меня из моих собственных ощущений, я и скажу, что Струнная серенада Ваша, это-чистая музыка. Она превосходная музыка, но производит впечатление только на ум человека, не затрагивая ни сердца, ни нервов, тогда как, например, наша симфония, она все время действует на сердце и нервы до того, что, кончивши ее, надо сказать: “je n'en peux plus” [“мне больше невмоготу”], и целый день не можешь образумиться, оторваться от этого впечатления. Так же на меня действуют Ваши Andante из Первого квартета, Andante из Второго квартета, дуэт короля и Дюнуа из “Jeanne d'Arc”, моя любимая ария из “Опричника”, письмо Татьяны, да, боже мой, и не перечтешь, сколько еще превосходных, буквально потрясающих вещей, потому что после них я вся дрожу.

Простите, милый, дорогой мой, за то, что я Вам говорю, но ведь я знаю, что никто не умеет быть так снисходителен к неучам, которые умеют чувствовать. Из того, что я говорила о действии на меня любимых пьес Вашего произведения, Петр Ильич, не следует, чтобы они действовали только на сердце и нервы, чтобы музыка эта была только чувственна я,-о, нет, там и ум восхищается, поражается неожиданностью, прелестью, логичностью, богатством мыслей и знания дела, и потому человеку так и жутко, что он весь приходит в возбуждение.