Начинаю помышлять о возвращении в Россию. Как только начинается весна, меня всегда влечет домой, в нашу бедную, но всё-таки бесконечно милую родину. Только, увы, едва ли в скором времени можно будет уехать из Парижа.

4/16 марта.

Сейчас Модест получил письмо от Коли (Вашего сына), в коем он пишет, что беспокоится о Вашем здоровье и огорчается, что не принимается достаточно мер к поправлению его. Как больно читать это! Как сжимается мое сердце при мысли, что Вы страдаете, и, как нарочно, даже солнце недостаточно греет Вас, ибо, судя по газетам, и в Ницце холодно. Здесь опять ночью был мороз, а вчера вечером снег шел.

В воскресенье ожидаются большие беспорядки и демонстрации . Быть может, и на этот раз всё ограничится безоружными скопищами и платоническими манифестациями, но в воздухе парижском чувствуется веяние революции, и если не сейчас, то все-таки в близком будущем предстоят волнения серьезные. Общее недовольство существующим порядком вещей сказывается во всем. Консервативные и радикальные газеты одинаково ненавидят теперешнее правительство, и что оно не удержится - это верно, но и заменить его некем. Франция точно так же, как и Россия, нуждается в сильной, выходящей из ряда политической личности. Пока был Гамбетта, олицетворявший в себе современную Францию со всеми ее недостатками и достоинствами, всё было покойно. Одни с любовью, другие с завистью и недоброжелательством, но все чувствовали, что в конце концов власть перейдет к нему. Теперь во главе правительства - целый ряд людей, равно ничтожных и пошлых.

Получил я сочинения Влад[ислава] Альберт[овича]. Потрудитесь передать ему, дорогой друг, что я поверхностно уже просмотрел их и радуюсь несомненным и значительным успехам, сделанным им. Впоследствии напишу ему подробно.

Ради бога, будьте здоровы, милый друг, - это мое главнейшее и пламенное желание.

Ваш П. Чайковский.

Париж,

9/21 марта [1883 г.]

Я так и думал, дорогой друг мой, что Вы или нездоровы, или очень расстроены известием о болезни Миши. Мне кажется, что Вас тщетно так растревожили. У мальчиков, быстро растущих, очень часто бывает временное расстройство, и состояние это очень далеко от того, что называют пороком сердца. Я совершенно убежден, что такой чудесного сложения мальчик, как Миша, не может носить в себе зародыша серьезной болезни. Молю бога, чтобы Вы поскорее успокоились.

На меня низверглись два неожиданных и очень тяготящих меня труда. Город Москва заказал мне торжественный марш для исполнения на празднике, который будет дан государю в Сокольниках, а коронационная комиссия прислала мне текст большой кантаты, слова которой написаны Майковым, а музыку к ней убедительно просят меня написать. Едва я успел примириться с мыслью, что нужно оторваться от оперы для марша, как вдруг получаю письмо от президента комиссии по поводу кантаты. Первая мысль моя была - отказаться, но потом я решил, что во что бы то ни стало нужно постараться и обе работы исполнить к сроку. Мне известно из достоверных источников, что государь весьма расположен ко мне (т. е. к моей музыке), и я бы не хотел, чтобы ему донесли, что я отказался. Обе работы, особенно кантата, должны быть исполнены с быстротой, которая приводит меня в ужас. Мне предстоит недель шесть выбиваться из сил, проводить бессонные ночи, утомляться до изнеможения. Впрочем, если я увижу, что здоровье мое пошатнется, то, разумеется, откажусь. Ведь, во всяком случае, если не я, то никто другой не напишет, и, следовательно, я не буду мучиться мыслью, что помешаю другому исполнить заказ. Президент комиссии так и говорит в письме своем, что я один могу выручить их из затруднения, ибо Антон Рубинштейн отказался ввиду краткости срока и указал на меня. Кантата эта должна быть исполнена в Грановитой палате, когда, по обычаю, государь обедает один, в виду всех участников церемонии. Я уже начал сегодня писать и то и другое. Между тем, здоровье Тани совсем не таково, чтобы я обладал спокойствием, потребным для такого египетского труда. Если бы случилось, что она бы вдруг начала серьезно поправляться, я с радостью уехал бы поработать в Швейцарию. Париж очень мало годится при таких обстоятельствах.

Наконец здесь наступила весна или, по крайней мере, нечто похожее на весну, ибо всё-таки еще приходится топить камин, дабы не страдать от холода. Радуюсь Вашему плану приобрести виллу на берегу Средиземного моря.

Поверьте, милый друг, что, несмотря на все мои беспокойства, тревоги и усиленные труды, я более чем когда-либо думаю о Вас, сострадаю Вам и беспокоюсь о Вашем здоровье. Поэтому Вы не поверите, как я рад был письму Влад[ислава] Альб[ертовича], которому завтра или послезавтра напишу. Прошу Вас и впредь, когда бы нездоровы, поручить ему или Саше извещать меня о Вас.

Будьте покойны и верьте, что нездоровье Миши несерьезно.

Ваш до гроба

П. Чайковский.

Убедительно прошу Вас как можно дольше не писать мне. Я очень, очень понимаю, как малейшее напряжение может расстроить Вас при этих обстоятельствах.

Ницца,

11 марта 1883 г.

Милый, бесценный друг! Если бы Вы знали, как мне больно, как тяжело, что я не могу писать Вам так часто, как бы мне хотелось, как необходимо мне. Переписка с Вами есть мое единственное утешение, единственная радость, но проходят целые недели, что я каждый вечер собираюсь назавтра писать Вам, а наутро-то мое нервное состояние таково, что я двух слов связать не могу, то является неожиданно необходимость писать деловое письмо или отвечать кому-нибудь из своих детей на кучу вопросов, и таким образом теперь судьба у меня отнимает и последнее благо, которое я имела. Теперь же это время я до крайности расстроена и огорчена болезнью моего бедного Миши. Коля и Саша (дочь) скрывали от меня истину, но это совершенно напрасно, потому что от матери скрыть невозможно, а только для меня протянули дольше это чувство томления, смертельного беспокойства, когда видишь, что от тебя что-то скрывают. Теперь я знаю всё его состояние и, конечно, прихожу в ужас за его настоящее и будущее. Болезнь сердца у него произошла от такого порока, который очень часто бывает у мальчиков и при котором теперь требуется такой бдительный присмотр и наблюдение за ним, которых и вполовину достигнуть трудно, то что же будет с ним, с, этим несчастным ребенком! Я хлопочу теперь изо всех сил найти добросовестного, внимательного гувернера для него, так как он должен оставить Петербург и будет находиться при мне. Не знаете ли Вы, мой добрый, дорогой друг, кого-нибудь для этого назначения? Или не можете ли Вы сделать мне величайшее одолжение - поискать в Париже благонадежного француза? Это для меня самый важный вопрос теперь. Но, конечно, милый друг мой, я не смею и просить Вас употреблять для этих поисков каких-нибудь особенных усилий и хлопот, а если бы представился случай спросить, узнать и достать, то не откажите, дорогой мой, воспользоваться таким случаем. Мне надо поручить двух мальчиков, потому что и Макса я также возьму из Петербурга; я слишком напугана уже двумя, получившими ревматизм. Сашок, вероятно, также не вернется больше в Петербург, потому что доктор, который у меня в доме, всё твердит, что это был бы слишком большой риск для его здоровья.

Вот еще вопрос, о котором я хотела сказать Вам: не попросите ли Вы Александру Ильиничну взять Тасю обратно из института? До того мне жаль этого ребенка, что ко всем моим тревогам еще у меня сердце ноет за нее. Коля пишет мне, что она так похудела, так печальна, что жалость смотреть на нее. Теперь ведь она в лазарете, бедное дитя! За что и к чему так мучить ребенка, что с нее, со всей этой премудрости, которую она там произойдет? Для того, чтобы любить мужа и беречь детей, надо быть только дочерью хорошей матери, а не ученою девицею. Упросите, дорогой мой, Александру Ильиничну, чтобы она сжалилась над бедным ребенком. Простите, если я говорю некстати, но мне так жаль бедную девочку.

Как это печально, что у Вас такая дурная погода. У нас очень тепло и очень много солнца. Правда, недели две назад два дня падал снег, в тени лежал очень долго, но всё же меньше четырех градусов тепла ночью не было. Я наняла дачу в Cannes для будущей зимы, потому что иначе нельзя иметь хорошего, здорового помещения; теперь у нас отвратительная квартира, потому что ничего лучшего нельзя было достать, всё занято. Цены на хорошие виллы ужасно высоки, за эту, которую я наняла в Cannes, с меня'берут двадцать пять тысяч франков за зимний сезон; правда, вилла роскошная, но всё же и цена ужасная.