Первая часть скрипичного концерта уже готова. Завтра приступлю ко второй. С того дня как благоприятное настроение наступило, оно не оставляет меня. В таком фазисе духовной жизни сочинение утрачивает вполне характер труда: это сплошное наслаждение. Пока пишешь, не замечаешь, как время проходит, и если б никто не являлся прерывать работу, просидел бы целый день не вставая. Но я не отступаю от установленного порядка, и в оба последние дня благодаря чудной погоде наши послеобеденные прогулки были очень отдаленные и полные самых приятных ощущений. Вчера мы ходили в Веве, но не по большой дороге, а по прелестной тропинке. Сегодня я ходил один в горы. Об России я думаю с величайшим удовольствием, т. е., несмотря на то, что мне здесь так хорошо, я все-таки рад буду очутиться в родной сторонке. Но не могу скрыть от Вас, что Каменка по известным Вам причинам несколько пугает меня. То же самое я могу сказать и о Москве. Мне так же сильно хочется видеть родной город, как мало хочется снова потянуть свою консерваторскую лямку. Однако же и то и другое, т. е. Каменка и консерватория, неизбежны. Впрочем, я знаю вперед, что в Каменке мне будет несколько неловко только в первое время, а что касается консерватории, то очень может быть, что я добьюсь от Рубинштейна сокращения числа моих часов. У него какая-то страсть делить учеников на множество классов без всякой надобности, - дескать, коли тебе платят жалованье, так сиди как можно больше, хотя бы это и не было нужно. Но это все еще далеко, а в ближайшем будущем, т. е. в начале, апреля, надо будет прямым путем отправиться в Каменку. Модест в конце апреля уже должен будет отправиться в деревню к Колиным родителям, a я во что бы то ни стало хочу провести с ним первое время в Каменке. Мне легче будет расстаться с ним там, чем здесь. Тяжело мне будет это расставанье.

На прошлой неделе я прочел в письме Вашем предположение, что брат Анатолий имеет вид человека, довольного жизнью. Как раз дня через три после этого я получил от него письмо, в котором он жалуется на хандру и скуку. Хотя он просит меня не придавать этому большого значения, но письмо это несколько обеспокоило меня, и мне до того страстно захотелось повидаться с ним, что я тотчас же написал ему письмо с просьбой приехать на святой неделе в Каменку. Перспектива свидания с этим милым моему сердцу человеком очень пленяет меня. Я имею основание думать, что причина его хандры отчасти та, что он обо мне соскучился. Очень меня любят братья мои, но зато уж и я отплачиваю им и, если это возможно, даже с излишком. Как раз в то время, как я пишу Вам это письмо, в Москве идет концерт Рубинштейна. Были ли Вы на нем? Я воображал Вас сидящею на хорах в уголку. Мне было бы очень приятно узнать, что Вы были на этом вечере и слышали мой концерт. А не правда ли, что на хорах лучше слушать музыку, чем среди элегантной нижней публики, которая меньше всего интересуется музыкой?

Будьте здоровы, дорогая моя.

Ваш крепко любящий вас П. Чайковский.

Москва,

10 марта 1878 г.

1878 г. марта 10 - 11. Москва.

На этот раз хочу написать Вам короткое письмо, мой милый,-славный Петр Ильич, потому что спешу послать Вам условия нашего мира с Турцией, которыми я en resume [в общем.] недовольна. Зачем не взяли Эрзерума на Кавказе и части броненосного флота, и зачем отходящие земли идут в счет денежной контрибуции? Я, боюсь, что таким образом мы останемся в убытке от ведения войны, потому что нам она стоила страшных денег, и я надеялась, что мы не только вернем себе эти расходы, но и поправим вообще наш денежный рынок усилением металлического фонда, а тут вдруг оказывается, что две трети уйдут на приобретение враждебных нам земель и племен. Бог с ними, - нам надо друзей, а врагов и без того у нас много. Ну, уж я не знаю, к чему найдет придраться Англия; в мирном договоре почти все статьи есть только реализация Константинопольской конференции. Сказания иностранных газет о смертности в Петербурге, конечно, преувеличены, но все-таки там очень сильно свирепствует эпидемия тифа, дифтерита, оспы и др. У нас в Москве пока, бог милует, не так сильно, но страшно вскрытие рек. Все газеты наполнены докторскими гигиеническими наставлениями. У меня во всем доме расставлена карболовая кислота, каждый день делают вспрыскивание всех комнат жидкостью, уничтожающею инфузорий. Эти миазматические болезни и средства предохранения от них обращаются в манию у всех, кроме тех блаженных домохозяев города Москвы, которые все нечистоты со своих дворов вывозят на улицу или берегут их у себя же на дворах и в садах и этим распространяют le fleau terrible [страшный бич.]. Весна у нас подвигается, несколько дней стоит прекрасная погода. Милочка vient de me charger de Vous dire qu'il fait tres-chaud ici et qu'elle a grande envie de Vous voir [только что поручила мне передать Вам, что здесь очень жарко и что ей очень хочется Вас видеть.]. Это ее подлинные слова, а это treschaud происходит, главным образом, оттого, что она тут около меня шалит, валяется на ковре при теплом солнце, которое светит прямо в комнату. Она разогрелась донельзя, щеки стали совсем пунцовые.

Вы спрашиваете, друг мой, знаю ли я Lalo? Очень хорошо знаю, и он мне чрезвычайно нравится своею удивительною оригинальностью, о которой нельзя вполне судить, впрочем, по его симфонии, потому что это есть вещь характерная и в ней характер выдержан с начала до конца; замечательно тем более, что это не есть готово взятые народные мелодии. Я знаю почти все испанские песни, потому что, когда мы жили в Пиринеях, я приобрела собрание народной музыки и бесчисленное множество романсов и мои дочери очень много их поют, но у Lalo нет ни одной из них, а все они, вероятно, в его симфонии сочинены им же, и так характерно, как только может сочинить сам испанец. Но чтобы судить о его музыкальной оригинальности, надо прочесть его скрипичный концерт; этот интересен чрезвычайно. Я его, т. e. Lalo, так же определила, как и Вы, - что он на сердце действует очень мало, а на ум очень много и очень приятно. Его сочинения очень смелы, блестящи, но без всякой натянутости, он не впадает в крайность, не гонится ни за чем. его оригинальность присуща его натуре, потому и вполне свободна легка. А знаете ли Вы, милый, скрипичный концерт Goldmark'а? Это также мне очень нравится, но он совсем в другом, роде, чем Lalo, в нем нет такого блеска, такой оригинальности, но зато гораздо больше задушевности, и в музыкальном отношении он совсем в другом роде. Здесь композитор сумел удержать золотую середину между классическими основаниями старой школы и-прогрессивным стремлением новой. Мне чрезвычайно-мило видеть в нем, как бережно и заботливо он хранит эти старые традиции, но вместе с тем на этой старой почве он сеет прелестные новокультивированные цветы. Там старому величественному стилю баховского характера дана такая свежая, милая, но вместе с тем строгая разработка, что я испытываю каждый раз самое приятное чувство, играя его, тем более, что в настоящее время, в которое такие Вагнеры и К топчут ногами самые фундаментальные права действительных основателей искусства. Очень приятно слышать человека, который, идя естественным движением вперед, тем неменее уважает тех, которые дали ему возможность к этому прогрессу, понимает, что не будь Palestrin'ы, Cherubini, Bah'а, Beethoven'a, так не было бы и музыки, а не будь Вагнера, так музыка не искажалась бы, не эксплуатировалась бы как средство выдвинуться самому. Если Вы не знаете этого концерта Coldmark'a, Петр Ильич, то познакомьтесь с ним; мне очень интересно знать Ваше мнение. Я сама гораздо больше люблю новую музыку, чем старую, но не люблю, когда ею злоупотребляют, и не могу выносить неуважения к создателям музыки. Я знаю почти все, что является нового в музыкальной литературе, и меня бесят такие господа, которые зарываются за пределы даже простой благовоспитанности, а таких много. Ах, вот недавно меня ужасно рассердил один из способных композиторов - Брух. Вообразите, Петр Ильич, что он вздумал подражать - кому бы Вы думали?
– Lalo! Ну, есть ли в этом хоть капля логики! Это его, должно быть, Sarasate соблазнил; поэтому он написал второй концерт для скрипки, посвятил его Sarasat'y и подделывается в нем под характер его игры и для этого подражает Lalo! Первый его концерт скрипичный очень хорош, но этот второй меня совсем рассердил; главное, у него нет ни одной черты, сходной с Lalo, а подражает ему!

Что это, Петр Ильич, я никак не могу писать Вам коротких писем, это даже досадно, это недостаток силы воли... Впрочем, моя любовь к Вам есть также фатум, против которого моя воля бессильна. Отчего у Вас, дорогой мой, сердце обмирает? Вы живете в такой прелестной природе, делаете много движения, как я вижу из Ваших писем, а сон опять дурен, и сердце обмирает. Знаете, я к своему сердцу часто вспоминаю эту песню:

Что это за сердце, что,

Что за такое,

Что ни днем, ни ночью

Не дает покоя.

А кажется, и к Вашему сердцу можно то же сказать. Как бы Вам были хороши обтиранья холодною водою ежедневно, но, конечно, это очень скучная вещь. Как бы я хотела из следующего письма Вашего узнать, что это совсем прошло. Я знаю, как это тяжело; мое сердце мне буквально ни днем, ни ночью не дает покоя. Простите, дорогой мой Петр Ильич, что это письмо так испачкано, но я писала его урывками и поэтому много ошибалась.

11 Марта утро

Вчера я не успела окончить моего письма, потому что вечером поехала в концерт Рубинштейна. Что за прелесть Ваш концерт, и как он играет его, этот Рубинштейн!.. Сверхъестественно!

Его игра до того хороша, что забываешь не только весь мир, но и его собственные недостатки. Он возвышается в ней на степень божества, которого судить не приходит и в голову; правда, что это обаяние исчезает сейчас, как только слух перестает действовать на сердце, - его можно обожать только на два часа. Но Ваш концерт! О! этих сочинений не забудешь до тех пор, пока сердце бьется! Трудно сказать, что в них лучше. В этом концерте в первой части как хороша эта entree [вступление] аккордами, сколько достоинства, величия в первой теме, и как он ее играл хорошо! Потом как я люблю последнюю часть. Какой оригинальный ритм, какое странное ощущение производит она: какого-то неопределенного, безотчетного беспокойства, на которое человек силится подействовать разумом, но не может победить его. Моей Юле также очень понравился Ваш концерт. Конечно, говорить нечего, что публикою зала была переполнена и аплодисментов было более чем достаточно. Поднесены были два лавровых венка с другим вещественным приложением, но не знаю, в какой сумме.

Надо однако кончить короткое письмо в четыре листа. До свидания мой милый, бесценный. Не забывайте всем сердцем Вашу

Н. ф.-Мекк.

Clarens,

12/24 марта 1878 г.

Только что я Вам успел похвалиться решительно наступившей весной, как она на другой же день опять улетела. Вчера с утра до вечера шел снег, а сегодня до того холодно, что выйти едва возможно. Очень жаль, что с самого выезда из Италии, где так упорно погода нам благоприятствовала, мы должны столько терпеть от зимы, сумрачного неба и холода; впрочем, еще раз повторю, что если на дворе серо и неприветно, то на душе у меня ясно и светло. Скучать нет времени. Вчера я получил Некрасова и третью книжку “Русской старины”. Благодарю Вас, добрый друг мой, за это новое проявление Вашей неисчерпаемой заботливости обо мне. Теперь у меня обильная пища для чтения. Вчера я с величайшим увлечением читал третью книгу Jacolliot об Индии “Le pays des Perles”. Здесь я встретил новую массу необычайно интересных сведений об этой чудной стране. Между прочим, к стыду моему, я только из этой книги узнал сущность религиозных верований у индусов. Оказывается, что христианство есть не что иное, как браманизм, пересаженный на еврейскую почву. Божество состоит из трех лиц. Второе из них, Вишну, есть сын божий, воплотившийся в личность Хpистны, пришедшего на землю искупить грехи человечества и умереть насильственною и позорною смертью. У индусов то же предание о потопе; у них есть свой Ной (Вайвасатва) с ковчегом. Первый человек у них назывался Адима, первая женщина - Гeва; святая дева, Деванагюи, подобно нашей Марии, родила Хpистну вследствие сошествия на нее лучей божественного, Вишну и т. д. Как я далек был от мысли, что христианство до такой степени близко к браманизму. Есть от чего призадуматься, вникая в основание нашей религии и сравнивая ее с верованиями индусов. Поразительно интересны также у Jacolliot рассказы о факирах - укротителях змей.