Шурец счел изменой, когда Юрка прямо с его свадьбы пошел с Раей к Грошевым. Знал, конечно, о разладе с Машей, но казалось, что его товарищ рано позиции сдал, а после от тестя — Матвея Аленина слышал, как Егор Калым грязью обливал Машу, а Юрка посмеивался.

— Ты, рыжуля детдомовский, на что намекаешь? — подступил Юрка.

Между ног Вовки забеспокоился Арлекин, замотал головой, готовый залаять на спорщиков.

— Юрка, ты сам хвалился — Маша первая девчонка в районе, женюсь на ней, коневские парни от зависти лопнут, — вмешался Казаков. — Дала от ворот поворот, плохой стала. Брось, Юрка, трепаться: позови тебя Маша, мигом прибежишь.

Юрка, как ужаленный, подпрыгнул, чуть было головой о притолоку не стукнулся.

— Вот и не прибежал бы! Не нужна она мне такая, она с председателем путается.

Шурец зло сплюнул.

— Повторяешь слова Егора Калыма, а сам не веришь в них. Зачем Егору Калыму уподобляться?

— Рыбак рыбака видит издалека, — изрек Казаков.

Юрка подвинулся к Вовке.

— Знаешь ты, дуб, я сам не хочу гулять с Антоновой! Я не такой, как ты! Твоя Нинка, пока ты экскаватор чинил, со студентом целовалась.

Запылали пухлые щеки Вовки Казакова. Поднялся он, но выпрямиться не смог — низка была ему времянка. Стоял, сбычась, казалось, головой собирался вышибить Шувалова из времянки. Арлекин под растопыренными ногами, встряхивая висячими ушами, напрягся, ощеря зубы. Вовка махнул рукой, как экскаваторным ковшом:

— Не трону, живи, паскуда!

Вместе с Арлекином вышел из времянки. Князев, насупившись, запирал чемодан. Юрка стал оправдываться перед ним:

— Вовка из-за Нинки разозлился, чего злиться из-за наперстка, как твоя теща скажет, хитрая у тебя теща, глазастая. У тебя Дуня — добрая женушка. Ты, Шурка, счастливчик.

Князев не сказал ни слова, подхватил чемодан со свернутой телогрейкой — и к выходу. Юрка дорогу загородил:

— Я тебя до Малиновки подброшу.

— Без твоей помощи доберусь, не мозоль мне глаза!

— Ну, черт с вами, сердитыми!

Шувалов быстрыми мелкими шажками направился к самосвалу. Он искоса видел, как Князев забрасывал чемодан с телогрейкой в кузов смагинской машины. Вовка Казаков глядел на реку, засунув руки в карманы. Рядом с ним сидел и стучал хвостом, как палкой, Арлекин. Юрка, завидовавший Вовке — его силе, росту, неприязненно подумал: «Силой — медведь, а умом — воробей, дворнягу нашел — и рад, шланг гофрированный».

Он завел машину. Арлекин вскочил, забежал вперед и принялся лаять, хватая за колеса. С ним такое случалось, когда он был не в духе. «Собаку натравил», — озлясь совсем, подумал Юрка о Вовке, двинул грузовик прямо на Арлекина. Лай мгновенно перешел на отчаянный визг. Юрка рванул самосвал с бешеной скоростью и в момент оказался далеко от времянки.

Когда подбежал Вовка Казаков, Арлекин тоскливо и жалобно взглянул на хозяина затухающими слезящими глазами, попробовал вильнуть хвостом, но лишь пискнул и, слабо вздрогнув, закрыл глаза. Вовка поднял на руки теплую, еще со следами жизни собаку и пошел, ничего не видя перед собой.

Был объявлен воскресник. Доярки грузили кирпич на Урочной. Кирпичи были белые, легкие. Сначала грузили как бы играючи, с шутками и смехом, потом намотали руки, натрудили спины. Притихли.

После обеда снова ехали на Урочную с Гришкой Пшонкиным. В кабине сидел Тимофей Грошев, в кузове Маша вместе с Анной Кошкиной и Любкой-Птичкой. Анна разговаривала только с Любкой.

— Двадцать лет с хвостиком на ферме промаялась, — вздыхала Анна, — рученьки и ноженьки в непогодицу ноют, а премию мне отвалили отрез на платье. Гляди бы шерсть, а то химия! Сказывают, не то из нефти, не то из шпирта. Не постыдились, разорвало бы их на мелкие кусочки. Девчонка два года машиной почиркала — ей золотые часики на ручку.

— Ныне время такое, молоденькие, они вострые, наперед лезут. Мы — старые, начальникам на нас глядеть неохота.

— Ты, Любанька, не ври, я в старухи не записываюсь, — похлопала себя по бедрам и груди, — и тут есть, и тут имеется, подкрашусь — за тридцатилетнюю сойду. Что толку в Нинке, хотя она молоденькая, соплей перешибешь.

Любка-Птичка вспыхнула, но на рожон за племянницу не полезла:

— Силой ты, Анка, не хвались, теперь за человека все машины делают. Бывало, брали в дом сноху здоровую, высокую, чтобы век чертоломила, ныне мода пошла на махоньких, их, махоньких, мужьям сподручнее на руках таскать да на постельку класть. Ныне жена мужу утеха, а бывало, работница.

Любка громко рассмеялась. Анна, наверно, ее не слушала, тянула свое:

— Золотишко всегда, говорят, в цене, а отрез из нефти копеечное дело.

Перед концом погрузки Анна поскользнулась. Подпрыгнув от боли, чуть было не выронила кирпичи. Маша улыбнулась. Кошкина взъярилась:

— Толкнула меня — и смеется!

— Тетка Анна, тебя никто не толкал, — возразила Дуся.

— Молчала бы — в девках брюшенько набегала.

Маша заступилась за подругу:

— Анна Антиповна, тебя случаем бешеная собака не укусила?