Морозы отступили, и вьюги поутихли: пошумели-пошумели, да устали. Какой-то месяц назад Прасковья ехала на работу темно, ехала с работы темно, на остановке мороз поджимал, жгучий ветер в лицо острую, как иголки, крупу сердито бросал, хотелось поскорее на квартиру, в тепло. Вернется Прасковья и рада, что вернулась: как дома хорошо, хотя шагнуть некуда, а вот хорошо, никуда не тянет; и казалось невероятным, как это она, бывало, в стужу, в метель ехала с Анной за сеном, голодный скот недуром орет, ну, сердце не каменное. Сейчас бы Прасковья не поехала.

В первые весенние дни Прасковья, кое-как смирившись с замужеством дочери, стала задумываться. Малярит-малярит, но глянет в полотно большого окна пятого этажа — и остановится. Прямо от новостройки лежало белое волнистое поле, ближе к горизонту оно как бы таяло, делалось синим, мягким, за душу хватающим. Все, залитое весенним светом, на том поле как бы затаилось в несказанной радости: вот оно, солнце красное, вернулось само и тепло принесло. Даже далекие стога, что не успела проглотить прожорливая зима, волновали Прасковью, за ними грезилась Малиновка — белые сугробы, из-за них избы золотятся окнами. Празднично на тихой улице. Мелькают по извилистой тропке нарядные полушалки…

— Прасковья Васильевна, ты чего чумная какая-то? — спросит ее бригадирка. — Про работу забыла.

А Прасковья чаще и чаще начинала свой рассказ:

— А у нас в Малиновке по весне…

Ее в шутку стали кликать:

— Аунас, подай краску.

Тянуло Прасковью съездить в Малиновку, но были срочные работы, да и ждала чего-то, вернее, ждала письма от дочери, хотя знала, что та не ответит.

Никандров шел во главе обоза. Держа свободно вожжи, он слегка поторапливал лошадь и думал, что все-таки хорошо получилось, если приедет Низовцев, то будет доволен им, Никандровым. Не Грошев же организовал животноводов на подвозку кормов, а он, Никандров. Грошев, наверно, спать залег, чего ему, однорукому, в поле делать, только мешаться? Хотя лошадью управлять бы мог. Не поехал. Видно, счел ниже свого достоинства наравне со всеми быть; как же, начальник!

Надо брать все в свои руки. Не доверят только: молод, скажут. И Алтынов, говорят, старый приятель Грошеву, недаром его поддерживает. А тут этот случай. И надо было ему, Никандрову, так расслабить себя, предупреждали же люди насчет Грошева, нет, не послушался, и перехитрил его Грошев. И с Антоновой неладно получилось…

Больше он не поддастся соблазну, Грошеву никакие уловки не помогут. Скоро ферма станет одной из крупных в районе — восемьсот коров! Такому хозяйству нужен руководитель-специалист…

Никандров оглянулся. Обоз, круто повернув к ферме, был весь виден. Последняя лошадь, сильно отстав, одиноко плелась.

Никандров, приостановившись и приложив ко рту рупором сложенные руки, закричал во всю глотку:

— Узнайте, что там с лошадью!

И по замешкавшемуся обозу прокатилось:

— Уу… айте!.. ошадью!

Лошадь, видимо, запуталась в вожжах, встала. Глядели, как к ней подбежал Александр Князев, ждали. Вот он скрылся за возом, затем снова вынырнул впереди лошади, зачем-то поглядел на верх воза, повернулся к обозу и закричал:

— Антоновой не-ету!

К недоуменному Никандрову, который ругал себя за то, что не поставил замыкающим Князева, подошел дед Макар, как-то виновато проговорил:

— Давя мне показалось, будто кто вскрикнул, я подумал: наверно, мол, ослышался.

— Ослышался!.. Веди обоз, я побежал.

Глубоко вязня в рыхлом снегу, Никандров на бегу огибал пышные возы.

— Где Антонова? — спросил он Князева, распутывавшего вожжи.

Князев пожал плечами:

— Не знаю.

Он привязал концы вожжей за оглоблю и понукал лошадь:

— Но-о, трогайся!

— Странно, — в раздумье произнес Никандров.

Больше они не сказали ни слова, идя к Барскому пруду. Никандров шарил глазами по дороге, ждал, вот-вот от осинника, закрывавшего пруд и плотину, вывернется Антонова. Мало ли чего может быть. Дошли до пруда, но Антонову нигде не обнаружили. И следов ее не было.

— Разве к стогам ушла? — неуверенно предположил Князев.

— Зачем?

— Я тоже так думаю.

Никандров взошел на плотину и заметил на наледи две белые полосы, они круто обрывались, затем появлялись вновь и соскальзывали с плотины в овраг. Никандрову стало жарко. Он понял, что Маша упала, но, заглянув на дно оврага, не увидел ее и все же, взвихривая снег и черпая его валенками, побежал по крутому склону. Следом за ним устремился Князев. Они нашли Машу в тальнике около сухой вербы, в глубоком снегу.

Она, видимо, потеряла сознание. Они осторожно подняли ее. Подъем с ношей был для них тяжелым, несколько раз останавливались, а когда выбрались на плотину, из-под их шапок шел густой пар.

Машу положили на снег. Она лежала как мертвая, на ее лице не замечалось никакого движения, «Может, правда умерла», — подумал Никандров, а вслух зло сказал:

— Не догадаются лошадь пригнать!

— Наверно, не доехали.

— Понесли!

И опять тронулись в путь. Они спешили, а снег мешал быстро идти. За осинником увидели, что кто-то навстречу гонит во весь опор лошадь.