В принципе план К.Л. Фуля имел много общего с предложениями М.Б. Барклая, озвученными в марте 1810 г. Он также делал ставку на стратегическое отступление и разорение оставляемой территории; на укрепленные лагери как средство усиления оборонявшейся армии, когда та окажется в безвыходном положении; на участие прочих сил российской армии в нанесении ударов Наполеону во фланги и тыл. Однако в отличие от М.Б. Барклая, Фуль считал наиболее вероятным местом нанесения главного удара наполеоновской армии не фланги, где Барклаю видел наибольшую угрозу, а центр российской линии фронта. По мнению Барклай, укрепленные лагери должны были опираться на поддержку крепостей — Риги на севере и Бобруйска на юге. Без поддержки из Динабурга Дриссе предстояло держаться в одиночку. Кроме того, в 1810 г. Барклай не мог предвидеть, что Россия подвергнется вторжению армии численностью порядка полумиллиона человек.

Даже в 1812 г. К.Л. Фуль, вероятно, не до конца отдавал себе отчет в размере готовившейся к вторжению армии Наполеона. Доступ к материалам русской разведслужбы был ограничен очень узким кругом лиц. К марту 1812 г. Александр I, M. Б. Барклай и их фактически главный офицер разведки П.А. Чуйкевич знали о том, что даже первая волна наполеоновской армии будет насчитывать 450 тыс. человек. Столь значительные силы могли, не подвергаясь опасности, обогнуть Дриссу и обеспечить себе прикрытие. Они могли также без проблем отразить любую атаку, организованную П.И. Багратионом и М.И. Платовым. Если бы Первая армия попыталась укрыться в Дриссе, она могла быть окружена и захвачена в плен так же легко, как это произошло с войсками Мака при Ульме в начале кампании 1805 г.

Тем не менее разработанный Александром I план кампании 1812 г., по крайней мере на первый взгляд, строился вокруг укрепленного лагеря в Дриссе. В самом начале войны российская армия должна была совершить стратегическое отступление к Дриссе и затем попытаться удержать французов на линии, проходившей по течению реки Двины. Возможно, Александр искренне верил в план Фуля. Он всегда имел склонность ставить мнение солдат чужих армий выше мнения собственных генералов, в чьи способности он обычно слабо верил. Кроме того, «научные» прогнозы К.Л. Фуля относительно точного момента, к которому ресурсы Наполеона должны были подойти к концу, могли вызвать симпатии Александра, питавшего любовь к чистым и абстрактным идеям. Несомненно, император полагал, что план Фуля основан на тех же представлениях, что и предложения, внесенные ранее Барклаем. Он также помнил, что в 1806–1807 гг. Л.Л. Беннигсен в течение шести месяцев держал загнанным в угол противника, вдвое превосходившего по численности его армию. Тем не менее все же остается место для некоторого цинизма. Александр не хотел, чтобы Наполеон добрался до внутренних районов России, хотя и опасался, что это могло произойти. Любое открытое признание того факта, что Наполеон уже в начале своей кампании мог достичь Великороссии, не говоря уже об обсуждении планов, основанных на данном предположении, подорвало бы доверие к императору. Если же ставилась задача остановить Наполеона недалеко от границы Великороссии, то план Фуля казался единственным имевшимся на тот момент вариантом. В случае его провала Александр знал, что Фуль идеально подходит на роль козла отпущения. Не имевший протекции иностранец, он вызывал презрение у русских генералов, которые видели в нем средоточие всех качеств немецкого педантичного штабного офицера, ничего не смыслившего в войне [208] .

Хотя Александр I, возможно, сохранял веру в план Фуля даже в июне 1812 г., с трудом верится, что опытный М.Б. Барклай мог позволить подобному плану существенно повлиять на свои представления о том, как следует вести войну, учитывая совет, полученный военным министром от главного армейского инженера. Однако с точки зрения Барклая, лагерь в Дриссе не приносил вреда. Он практически не потребовал ресурсов военного ведомства, поскольку был построен с привлечением местных работников. Он также представлял собой ценный перевалочный пункт при отступлении армии и являлся практически уникальным местом, где запасы оружия и провизии для отступавшей армии могли храниться в относительной безопасности. В любом случае окончательный выбор стратегии России оставался не за М.Б. Барклаем, а за императором. Однако, как представляется, лучшим ключом к образу мыслей Барклая непосредственно накануне войны является записка П.А. Чуйкевича, составленная в апреле 1812 г. В ней ничего не говорилось об укрепленных лагерях в целом или о Дрисском лагере в частности.

Анализ П.А. Чуйкевича был близок к идеям, высказанным ранее А.И. Чернышевым. Он утверждал, что вся военная система Наполеона зависит от крупных сражений и быстрых побед. Для русских условием победы было «предпринимать и делать совершенно противное тому, чего неприятель желает». Им следовало отступать, внезапно нападать на коммуникации противника значительно превосходившими силами легкой кавалерии и изматывать силы Наполеона: «Нам должно избегать генеральных сражений до базиса наших продовольствии». В ходе предыдущих войн Наполеон, когда расстраивались его планы, допускал серьезные ошибки, но его враги ими не пользовались. Россия не должна упустить свой шанс. Ее кавалерия могла представлять смертельную опасность, преследуя поверженного врага. Решимость не начинать переговоры и продолжать военные действия до победного конца была жизненно необходима, но столь же необходима была осторожность; Фабий, — римский генерал, чей отказ от сражения сильно разочаровал Ганнибала, — должен был служить для них примером. Ту же цель должно было преследовать стратегическое отступление Веллингтона на Пиренейском полуострове. «Сколь ни сходствен с духом Российского народа предполагаемый образ войны, основанный на осторожности: но вспомнить надобно, что мы не имеем позади себя других готовых ополчений, а совершенное разбитие 1-й и 2-й Западных армий может навлечь пагубные для всего Отечества последствия. Потеря нескольких областей не должна нас устрашать, ибо целостность Государства состоит в целости его армий». Чуйкевич также предлагал ряд способов, с помощью которых можно было подтолкнуть европейские страны начать действия в тылу Наполеона. Хотя эти способы были далеки от реальности, они служат полезным напоминанием о том, что для Чуйкевича, Барклая и Александра кампания 1812 г. в России была всего лишь первым этапом более продолжительной войны, нацеленной на то, чтобы покончить с господством Наполеона в Европе [209] .

В записке П.А. Чуйкевича не рассматривались детали. Ничего не говорилось о том, где именно могло быть остановлено наступление Наполеона. В отличие от К.Л. Фуля, П.А. Чуйкевич был настоящим солдатом и понимал, что на войне отнюдь не все идет по заранее намеченному плану. Однако никто из читавших его записку не мог быть уверен в том, что наступление Наполеона будет остановлено в западных губерниях. Велика была опасность что война дойдет до централь ных районов России. На самом деле М.Б. Барклай и Александр I всегда осознавали возможность такого сценария. Любой человек, стоявший у кормила власти в России, знал, что Карл XII продвинулся вглубь империи и был разгромлен Петром Великим. Параллель была достаточно очевидной. Совсем незадолго до вторжения Наполеона граф Ф.В. Ростопчин писал Александру I: «Если бы несчастные обстоятельства вынудили нас решиться на отступление перед победоносным врагом, и в этом случае император России всегда будет грозен в Москве, страшен в Казани и непобедим в Тобольске». В 1807 г. сам Барклай, оправляясь от полученных ранений, по-видимому, обстоятельно говорил о том, что нужно было разгромить Наполеона, заманив его вглубь России и устроив ему новую Полтаву. До 1812 г. Александр I и его сестра Екатерина в частных беседах обсуждали возможность захвата Наполеоном в случае войны как Москвы, так и Петербурга. В начале 1812 г. император сделал негласные распоряжения в случае необходимости вывезти свою любовницу и ребенка на Волгу [210] .

Все это было далеко от конкретных планов по заманиванию Наполеона вглубь страны и по подготовке к его разгрому на территории России. На самом деле подобных планов не существовало, а приготовления не велись. Это было разумно. Брат М.Б. Барклая был полковником в Главном штабе, в 1811 г. он писал, что бессмысленно составлять планы военных действий, простиравшиеся дальше начального этапа любой войны — столь изменчивы были обстоятельства любой кампании. Это было тем более вероятно в 1812 г., что Россия, применяя оборонительную стратегию, отдавала инициативу в руки Наполеона. Если бы Наполеон переправился через Двину, он мог направиться к Москве. С другой стороны, он мог двинуться в сторону Петербурга или даже направить основной удар южнее, в направлении Украины, за что ратовали польские советники. Более вероятно, что он мог завершить кампанию завоеванием Белоруссии и сосредоточить свои усилия на восстановлении польского королевства и создание базы снабжения для ведения новой кампании в 1813 г., целью которой стали бы центральные районы России. Еще до начала войны Наполеон сообщал Клеменсу Меттерниху, министру иностранных дел Австрии, что именно это он и намеревался сделать, и по крайней мере один старший офицер российского Главного штаба полагал, что, если бы Наполеон остановился на этом варианте, это имело бы для России пагубные последствия [211] .

Для власть предержащих в России предметом крупных забот и опасений было то, как их подданные отреагируют на французское вторжение. Прежде всего это касалось поляков, не в последнюю очередь потому, что именно они преобладали в регионе, который, согласно стратегии России, планировалось отдать захватчикам. До начала войны между русскими генералами и государственными деятелями развернулась оживленная полемика о том, как поляки отзовутся на вторжение французов. По общему ощущению, многие крупные землевладельцы должны были отдать предпочтение власти российского императора, поскольку они отрицательно относились к отмене крепостного права в герцогстве Варшавском и опасались дальнейших радикальных мер. Что касается местных крестьян, то они могли начать громить поместья и возмущать общественный порядок, однако правящие круги России были уверены в том, что польские крестьяне не понимали националистических или якобинских идей и не проявляли к ним интереса. Большую опасность представляла масса польского дворянства. Большинство генералов были согласны в том, что в случае вторжения Наполеона в Россию и провозглашения им восстановления Польши большая часть образованных поляков в Литве и Белоруссии выступят в его поддержку — отчасти на волне националистического подъема, отчасти веря в то, что он одержит победу. Конечно, эти соображения усиливали нежелание генералов отступать из пограничных районов, поскольку они не в последнюю очередь исходили из опасений, что Наполеон превратит эти территории в базу для дальнейших операций, целью которых были центральные районы России. Александр I и М.Б. Барклай де Толли не могли не учитывать такую возможность. Но они полагали, что численное превосходство армии Наполеона не позволяло им избрать иную стратегию. Они знали, что восстановление польского королевства не может произойти в одночасье, и рассчитывали на темперамент Наполеона, равно как и на природу его политического режима и военной системы, которые в совокупности делали маловероятной возможность применения французским императором стратегии, требовавшей много терпения [212] .