Надя надела ватник, смешно заболтала длинными рукавами, которые свисали почти до земли, она уже отвлеклась от пережитого страха и улыбалась.

– Как они узнали, что ты связная? Может, предал кто?

– Нет, Ваня, думаю, сами догадались, мне ведь про эшелон их офицер нашептал. Пьяный то он пьяный был, но утром мог вспомнить, что мне говорил, сообразить, что к чему. Когда всё взорвали.

– Да, мог ... опасная у тебя жизнь была.

– А то...

Прошли ещё километра два, Надя устала, и до лагеря её пришлось нести на руках.

– Ваня тебя и нес, - рассказывала Антонина Надежде, - на загорбке. Не часто рассказывала, но достаточно, чтобы Дима запомнил. И ещё он запомнил, что Надя, хоть и знала всё, и сама помнила, всегда слушала, затаив дыхание, как будто боялась, что у истории может оказаться другой, плохой конец, как будто год, два, пять, десять лет после войны могут что-то изменить в произошедшем. А Дима, одевший девочку в белые носочки и коричневые сандалики, и мать в её выходное крепдешиновое платье с голубыми цветами, так никогда и не спросил женщин, в чем они были одеты в тот день; смерть рыскала рядом, за болотцем, в пятидесяти метрах, угрожала оскалом натасканных на человека овчарок, и вопрос одежды не играл никакой роли кроме, того, что одеты они были легко, не для прогулки по лесу, бежать пришлось неожиданно, и цвет платья Тони никого не волновал, кроме Димы. Дима всегда всё представлял в цвете.

Дима видел мать, молодую, на поляне, окруженной ивами и болотами, и дальше, её жизнь после освобождения, встречу с отцом, такую неожиданную и романтичную и думал, об этом он думал не только сейчас, но и раньше, в отрочестве, размышлял на тему о случайности всего сущего, и вот если бы тогда, в далеком 44-ом, командир отца, майор, не отпустил молодого лейтенанта на встречу с девушкой, которую Степан Панин видел только один раз, на вечере в школе, на выпускном вечере, и проводил её до дому, и тогда уже началась война, и она сказала:

– Поговорим, когда вернешься...

И он рвался в город из части, а ехать было 20 км на попутке, и утром же вернуться, и он постучал посреди ночи в двери, у которых оставил девушку больше трех лет назад. Дом сохранился, всего несколько домов таких было на улице.

Дверь открылась, Тоня стояла на пороге, и узнала его. Родители Тони были ещё в деревне, в квартире были только Тоня с Надей, Надя спала и Тоня провела Степана на кухню. Они всю ночь просидели возле окошка с горшками герани на подоконнике, засохшей за время войны, да так и не выброшенной. Они разговаривали, стараясь не разбудить Надю, и пили чай с сахаром, который Степан принес в подарок. С той ночи он начал писать ей, а потом вернулся и увез к себе, из Белоруссии в Россию, и на каждом этапе жизненного пути родителей возникала ситуация, когда их встреча могла и не случиться.

Часть Степана могла и не оказаться невдалеке от города, или майор - не отпустить его к девушке, и Тоня могла ещё не вернуться в город, не говоря уже о том, что и отец и мать могли погибнуть в той кровавой войне, и на каждом витке возникала угроза, которая привела бы к тому, что он, Дмитрий не родился бы.

И даже смерть маленького брата, первенца родителей, который умер в младенчестве, имела значение для его, Диминого появления на свет - жизнь после войны была скудная, суровая, и родителям трудно было бы поднять двоих детей, и возможно, они не решились бы завести второго, если бы первенец был жив.

Всё получилось случайно, но не напрасно, и матери удалось схорониться от немцев с их собаками в топком болоте под Могилевым, и теперь, раз ему привалило такое счастье быть рожденным, надо пройти свою жизнь до конца, так чтобы, если бы мать была жива, можно было бы спокойно посмотреть ей в глаза:

– Да, мама, я знаю, как тебе трудно пришлось, как ты рисковала, когда рожала меня, я знаю, что я один из ста...

26

– Ты что, сам с собой разговариваешь? У тебя, что опять началось?

Валера лишь слегка ударил ладонью по двери, прежде чем войти, и услышал последние слова Димы...

– Что значит один из ста? Ты, что ли, один из ста?

Валера отодвинул стул от стола, и сел, вопросительно глядя на друга.

Дима кивнул, не вдаваясь в подробности.

– А ты ведь, Димка, загнул, что ты один из ста, - сказал Валера.
– Ты не один из ста, а, пожалуй, один из тысячи.

– Да я не по тем критериям считал.

– А по каким же?

– По медицинским. У матери было плохое сердце и почки, и возраст под сорок. Ей не рекомендовали рожать, а она родила. И всё благополучно, правда, её кесарили. Врач сказал, что когда всё удачно в такой ситуации, это один шанс из ста...

– Ты никогда мне не рассказывал.

– Да к слову не приходилось.

На этот раз Валера вытащил Дмитрия на прогулку.

27

– Некоторые события в жизни даже и вспоминать не хочется, и представлять себе жизнь, какой она могла бы быть, если бы они не случились, только себя растравлять, - Антонина быстро шинковала капусту, нож мелькал в её руках, а пришедшая к ним в гости всё та же Настя, теперь уже бывшая соседка, так как Панины переехали в двухкомнатную квартиру. Настя сидела, поместив ноги на перекладину табуретки, так что Дима видел в проеме двери её высоко задранные колени.