Было одиннадцать часов вечера, Диме давно пора было бы спать, взрослые и думали, что он спит, а он всё ворочался и ворочался в кроватке, и слушал сквозь дрему беседу женщин. Сказанное попадало в уши, но не попадало в сознание, и утром ему показалось, что мама и Настя разговаривали в его сне, и очень удивился, что ему приснился такой обыденный сон, как разговор взрослых. Конечно, позднее, уже подростком, он узнал, что у него был брат, умерший в младенчестве, от него осталась карточка, выцветшая, коричневая вместо черной и с зубчатыми краями.

Дима не знал, должен ли он был горевать о брате, который умер так задолго до его собственного рождения. У Толика-Ушастика был старший брат Слава, от него Толе доставалось множество подзатыльников и пинков, но зато, когда в школе на них навалились трое из параллельного класса, один здоровый второгодник и двое его товарищей, Славка заступился за них и легко расшвырял нападавших, так что однозначно решить вопрос, как отнестись к брату, с которым ему не довелось встретиться, Дима не мог.

– Никто мне ничего объяснить так толком и не смог, - говорила мама в его сне, который сном не был.
– Он был очень спокойный малыш, не плакал, не кричал, быстро рос, уже узнавал меня и улыбался, а потом вдруг, и всё.

– Так ничем и не болел?

– Животиком только иногда, если я что-нибудь не то съем, а так, он ведь совсем маленький был, дома лежал, колясочек прогулочных тогда не было, выносили гулять на руках. Мама приехала, я с ней его оставляла, я тогда патронажной сестрой работала, молоко сцежу, она его кормит. Мне в детской консультации сказали: значит у вас с мужем какая-то несовместимость, вот ребенок и родился нежизнеспособным. Получалось, что нам не следует заводить ещё детей. Я с горя почернела вся, в зиму после его смерти сильно болела, то ангина с температурой под сорок, то к весне воспаление легких.

– Представляю, - сказала Анастасия.

– Конечно, понимаешь, сама мать, но ты не пугайся, это до года сказывается, а твоей уже пятый идет...

И опять застучал нож об доску. Дима не видел матери, но знал, как она стоит, как наклоняется, как поправляет волосы.

– Я восемь лет после этого не решалась ещё раз забеременеть, но Степан так просил, говорил, давай рискнём ещё раз, и я вот решилась, а уже не молодая и почки плохие. Я когда зимой в землянке жила, последней зимой перед освобождением, сильно их простудила, да и резус у меня отрицательный, в общем всё одно к одному.

– Ну, всё хорошо закончилось, - сказала Настя, в этот момент мама вскрикнула, видимо обрезалась. Кто-то из женщин закрыл двери. Последнее, что услышал Дима был обрывок фразы:... а то ещё проснется...

28

Мать была общительной женщиной. И в силу своей профессии и по характеру. В доме часто присутствовали люди, которые зашли просто так, на огонек.

Зашедшего просто так не обязательно было кормить и поить, но чай подавался всегда.

– Подожди минутку, - говорила мать, - сейчас я закончу стирку (или приготовление ужина, или мытье полов), и мы сядем как люди, чайку попьем.

Иногда забредший, вернее забредшая, оставалась, ждала чаю, иногда говорила:

– Ой, Тоня не спеши, я только так, на минутку, у самой дел по горло, но вот шла мимо, дай думаю, загляну, узнаю, как дела.

Дима любил, чтобы забежавший человек согласился на чай.

Обычно этот кто-то приносил с собой что-нибудь вкусное к чаю, или мама доставала варенье, в общем, немногословный, в отца, Дима гостей любил, особенно тех, которые не досаждали ему своим сюсюканьем. Таких среди близких маминых знакомых не встречалось, всё были женщины озабоченные, дети им были не в новость, и, проявив к нему минимум внимания, женщины переключались на Антонину и Дима получал полную свободу слушать их беседы, одновременно играя с машинкой.

Многие сведения о жизни матери тогда, в детском возрасте Дима почерпнул из этих разговоров за столом. Он обладал даром не только слушать и запоминать, но и рисовать картинки, такие, как показывала ему мама в альбоме репродукций картин из Третьяковской; например, он запомнил "Сватовство майора": девушка бежит, в страхе перед усатым дядькой, не хочет за него замуж, и Дима её понимает, он тоже бы не захотел замуж за такого черноусого. Но со временем, правда, оказывается, что к Диме это никакого отношения не имеет, он замуж выйти не может, а только жениться, как майор, и существует опасность, что за него не захочет пойти красивая черноволосая девушка в нарядном платье, таком, каких он ни на ком не видел, ни на одной женщине, и он мысленно одевал заходящих к маме женщин в такое платье, и маму тоже, и получалось очень красиво, и непонятно почему теперь их не носят. Но мама и в своем шелковом платье с голубыми горошками по белому полю тоже красивая.

Дима решает никогда не носить усов, чтобы гарантировать себе молодую черноволосую невесту в необыкновенном платьем с широким подолом до пят и открытым верхом.

Он сознается в этом маме:

– Я никогда, - говорит он, - не буду с черными усами, не буду их носить, буду бриться, как папа, и тогда невеста от меня не сбежит.

Мама смеется, не понимает, в чем дело, и когда Дима объясняет ей, говорит:

– Да там, сынок, не в усах дело.

А в чем, не отвечает.

– Мал ещё, - отмахивается она