В младостарчестве порой наблюдается уклонение в магизм, законничество и обрядоверие. Младостарцы полагают, что на Бога можно воздействовать с помощью особых методов, меняя Его отношение к людям. Порой верят в то, что некими внешними ритуальными действиями Его можно умилостивить, уговорить, выпросить у Него что–нибудь, наконец, заговорить Его — можно добиться от Него того, что тебе угодно, не изменив ничего в себе, нужно только выполнять определенный ритуал (например, заказать сорок сорокоустов — чтобы «вымолить» человека из ада, прочесть столько–то раз определенный псалом, чтобы исцелиться от той или иной болезни, — встречались и такие околоцерковные суеверия). Такое отношение к Богу можно назвать, скорее, обрядоверием. Православный взгляд на это выражает преп. Антоний Великий: «Бог благ и бесстрастен и неизменен. Если кто, признавая благосклонным и истинным то, что Бог не изменяется, недоумевает, однако, как Он, будучи таков, о добрых радуется, злых отвращается, на грешников гневается, а когда каются, является милостив к ним, то на сие надо сказать, что Бог не радуется и не гневается, ибо радость и гнев суть страсти. Нелепо думать, чтобы Божеству было хорошо или худо из–за дел человеческих. Бог благ и только благое творит. Вредить же никому не вредит, пребывая всегда одинаковым. А мы когда бываем добры, то вступаем в общение с Богом по сходству с Ним, а когда становимся злыми, то отделяемся от Бога по несходству с Ним. Живя добродетельно, мы бываем Божиими, а делаясь злыми, становимся отверженными от Него. А сие значит не то, что Он гнев имел на нас, но то, что грехи наши не попускают Богу воссиять в нас, с демонами же мучителями соединяют. Если потом молитвами и благотворениями снискиваем мы разрешение во грехах, то это не то значит, что Бога мы ублажили или переменили, но что посредством таких действий и обращения нашего к Богу уврачевав сущее в нас зло, опять соделываемся мы способными вкушать Божию благость. Так что сказать: и Бог отвращается от злых", — есть то же, что сказать: "Солнце скрывается от лишенных зрения".»[21].

Итак, при законническом подходе богословие будет только мешать, потому что тогда надо отказаться воздействовать на Бога внешними, ритуальными методами. На самом же деле «нет богословия вне опыта — нужно меняться, становиться новым человеком. Чтобы познать Бога, нужно к Нему приблизиться; нельзя быть богословом и не идти путем соединения с Богом. Путь богопознания есть непременно и путь обожения»[22], т.е. изменения.

Закон позволяет спрятаться от ответственности — внешнее исполнение закона вовсе не предполагает нравственного изменения — и поэтому закон не может быть спасительным: «Делами закона не оправдается никакая плоть» (Гал. 2, 16).

Обрядоверие

Младостарчество почти всегда вырастает на почве законничества, на почве жесткой регламентации всей ритуальной жизни. Вера в то, что эти средства являются самодостаточными для спасения есть настоящее обрядоверие. Сакрализация второстепенного — отличительный признак фарисейства. Отсюда почитание буквы, а не духа, освященного, а не святого. Спасение, по мнению таких «богословов», приобретается через исполнение определенного ритуала, определенных требований, которым придается сверхважное значение в деле спасения (с какой ноги вставать, какой рукою держать святую воду, как есть просфору и т.д.).

Правильное совершение ритуала — одно из важнейших требований в языческой магии, потому что от того, как соблюдается ритуал, зависит, как будут тебе повиноваться духи, а повинуются они только в результате правильно совершенных действий. Святые Отцы учили, что власть над демонами приобретается подвижнической жизнью и обретением бесстрастия, а не исполнением ритуала. Да и само демонское присутствие и даже содержание не имело, по их мнению, решающего влияния на духовную жизнь и спасение. «Гораздо маловажнее беснование, — наставлял святитель Игнатий (Брянчанинов), — нежели принятие какого–либо вражеского помысла, могущего навеки погубить душу»[23]. Для Святых Отцов борьба с помыслами и была самым действенным осуществлением брани со злыми духами, потому что зло пресекалось на корню, в самом его семени, — еще в замысле.

Можно внешне соблюдать все обряды, но если у человека неверное представление о сути Таинства, обряда, ритуала — его прочтение христианства будет близко к языческому и оккультному пониманию религии. Как язычники создают свою собственную облегченную религию, потворствующую их слабостям, — точно так же и заблуждающийся создает «собственную религию», которая снисходительна к его порокам и не заставляет его изменяться — он мнит себя уже чего–то достигшим.

Потеря истины

На христианском языке такое мироощущение называется «прелестью». «Прелесть» же есть прежде всего потеря истины, подмена ее ложью: лесть по–славянски — ложь, а прелесть, соответственно, — ложь в превосходной степени. Ложь рождается из постоянного, пусть порой и невольного, лицемерия, которое, в свою очередь, происходит оттого, что опутанный страстями, не обладая, по страстям, подлинными добродетелями, начинает эти добродетели изображать искусственно — показывать себя делающим добро. Ложь и лицемерие, которые в отношениях с младостарцем неизбежны, — медленно и незаметно, как ржавчина металл, съедают душу, лишая ее возможности благодатного общения с Богом. Духовная жизнь с таким двоящимся сознанием, в котором возможны двойные стандарты: для самого себя и для других — становится невозможной, потому что «человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих» (Иак. 1, 8).

Ложь является одним из самых тяжелых грехов, но почему–то мы привыкли к ней относиться снисходительно. Однако в Священном Писании мы не встречаем такой снисходительности — напротив, ложь там приравнивается к таким тяжким грехам, как убийство, прелюбодеяние, чародейство, идолослужение (Откр. 21, 8). Преподобный Ефрем Сирин говорит о лжеце: «Лжец для всех гнусен и отвратителен. Бегай лжи как змия и войдешь в рай. Если говорит с тобою лжец, а ты преклоняешь к нему слух свой, то из уст его течет смерть и переливается в недра слуха твоего, смертоносный яд говорящего сообщается и слушающему, подобно тому, как перешла смерть от змия, говорившего с Евою. Змея, поедая сладкую пищу, превращает ее в горечь, и когда изблюет ее, горе тому, кто примет в себя, так и истина из уст лжеца выходящая, смертоносным ядом бывает, ибо в сладких словах его скрывается отрава… Кто же гнуснее лжеца! Разве тот, кто охотно слушает его. Кто отвратительнее обманщика? Разве тот, кто внимает ему, кто любит гнусные речи, тот осквернен уже в душе своей»[24]. Поэтому участь лжецов «в озере, горящем огнем и серою» (Откр. 21, 8) и в Горний Иерусалим не войдет «никто преданный лжи» (Откр. 21, 27)[25]. Таким образом, богословское невежество может стать источником очень серьезных соблазнов и привести, в конечном итоге, к погибели.

«Доморощенные» богословы вносят в обиход духовной жизни языческие представления о Боге: Бог, по представлениям язычников, постоянно меняется, человек же остается неизменным. Бог гневается, наказывает, проявляет милосердие. У таких «богословов» человеку постоянно мешают быть совершенным жизненные обстоятельства, бесы, люди, животные — вообще все окружающее. Все виноваты вокруг — только не они. В конечном итоге вина незаметно переносится и на Бога. Младостарец ищет причины всегда вовне — потому что никогда не обращается к глубине своей души и не работает над своей душой[26]. В таком сознании если и присутствует идея испорченности человека, то она с лихвой перекрывается уверенностью младостарцев в том, что они уже стяжали Духа, что они уже спасены. Как известно, такая уверенность свойственна представителям ряда протестантских конфессий. Эта уверенность есть, собственно, та же самая языческая аберрация сознания, при которой человек мыслится неизменным и неиспорченным.