Шрифт:
Пиши скорее и больше. Я так боюсь терять из своей жизни людей.
Л.Ф. Волков-Ланнит — В.Т. Шаламову
18-IV-56
Неистовый Варлам!
Хоть и оговариваешься, что не обиделся, но обида сквозит. Еще бы бородку клинышком и сойдешь за Дон-Кихота.
Все верно (о ворах, растленных душах и пр.) и не подлежи сомнению, но все не о том…
Запиши себе! — вырвалась мольба, как резонанс после первой встречи. Человек ценен теперь лишь своей биографией. И она — лучшая из тем, ибо дает возможность писать о том, что волнует всех без исключения — писать о том, что до сих пор стыдливо умалчивается.
Ты не Байрон, но ты Шаламов. Ты должен догадываться, что Маяковского читают пока за счет не снятой жизнью темы (бюрократизм, например). А вообще читают лишь басни и эпиграммы. Я тоже кропал стишки. То была проверка интеллекта. К ней прибегают, когда сидят с отрезанными пуговицами и ждут приговора.
Допускаю и верю, что пишешь квалифицированные вещи (с удовольствием прочту).
Но зачем? Будет ли после их опубликования легче сотням тысяч твоих единомышленников?
Только этот вопрос я и посмел поставить перед тобой.
Я боюсь, что ты отказался от своего прошлого, признав его ребяческой игрой в политику, и предпочел остепениться, переключившись целиком на литературу.
Чтобы переписка не обратилась в словоблудие, надо встретиться где-то на рыбной ловле, если не в торфяном болоте.
Рыбы немы — это их большое преимущество перед людьми.
Леонид.
1956
Переписка с Яроцким А.С
А.С. Яроцкий [142] — В.Л. Шаламову
142
Яроцкий Алексей Семенович был репрессирован, работал главным бухгалтером в Центральной больнице для заключенных. Упоминается в рассказе Шаламова «Путешествие на Олу». Оставил воспоминания.
2/V-56 г.
Дорогой Варлам Тихонович!
Прочел с радостью твое сердечное и теплое письмо и очень рад, что ты меня не забываешь.
Я пишу на «ты» потому, что считаю тебя близким по духу человеком, рад что ты жив и дожил до хороших времен, когда наша страна начинает духовно обновляться и подул свежий ветер, который долетел и до особого района деятельности «Дальстроя».
Из наших общих знакомых реабилитированы: Заводник Я.Е. [143] (он работает в Москве начальником государственной хлебной инспекции), Рыжов, Исаев, Топорков, Лоскутов и многие другие.
143
Заводник Яков Евсеевич — репрессирован в 1937 г. Упоминается в рассказе Шаламова «Яков Овсеевич Заводник»
До меня очередь пока не доходит, но я особенно не спешу, т. к. в партии мне востанавливания не нужно, ибо я в ней не состоял, а реабилитация в мое юридическое состояние ничего нового не вносит.
Напиши, как твои дела в этом плане!
На Колыме осталось жить 2 года, потом получу пенсию и уеду в какой-нибудь тихий угол, где смогу встретиться с тобой.
Нам нужно не терять связи, нужно подобрать 3–4 человека и написать коллективные воспоминания с посмертным опубликованием или без оного, но труд сей нужно совершить: «да ведают потомки православные».
Ну об этом еще рано, ты помнишь последнюю фразу гр. А.К. Толстого в его «Истории России от Гостомысла до наших дней», [144] вспомни!
Не узнал бы ты сейчас Колымы, нет больше «особого» колорита, лагерей почти нет, офицеров демобилизовали, вчерашние хозяева жизни работают на мелких хозработах, горное дело сильно свертывается, зато много уделяется внимания с/х и строительству Магадана, в городе новые автобусы, такси, хорошие рестораны и пр. блага культуры.
144
«История Государства Российского от Гостомысла до Тимашева», стихотворная сатира А.К. Толстого.
Одна амнистия следует за другой, много отпустили «власовцев», сейчас отпускают почти всех бендеровцев, ссылку ликвидировали, выслали очень много народа, но много и приезжает.
Дома у меня все нормально, дети растут и хорошо учатся, мы с женой стареем и глупеем.
Будешь в Москве, зайди к Заводнику, думаю, впрочем, что он тебя не узнает и не примет, он стал вельможей и забыл ключ «Дусканья» и лесозаготовки.
Жду писем, с товарищеским приветом,
Александр.
А.С. Яроцкий — В.Т. Шаламову
Дорогой Варлам!
Спасибо тебе за «Дорогу и судьбу».
Прочитал и вспомнил Колыму, особенно понравилось про стланик:
«Он в землю вцепился руками, Он ищет лишь каплю тепла. И тычется в стынущий камень Почти не живая игла».И чудный оптимистический конец о людских надеждах и скорой весне.
Я тоже люблю природу и немало счастливых минут провел в тайге, вдали от безмерной человеческой подлости.