«Ни хрена себе собутыльник», – думаю я. Но кураж – он уже пойман.

– Идет! – соглашаюсь без особого промедления.

– Э-э, нет, – хитро прищуривает глаз Владимир. – Так не пойдет.

– А как пойдет? – уже еле сдерживаюсь я.

– Напиши расписку, что я тебе ничего не должен.

– Хрен с тобой, сейчас напишу!

Прошу у девушек бумаги и строчу), трубы-то горят, да еще как!): «Я, рядовой Сухомозский

Николай Михайлович, настоящей распиской удостоверяю, что рядовой Владимир С. мне ничего

не должен». И размашисто ставлю дату, время и свою подпись.

Воха (кличка любителя расписок) отправляется в гастроном. Приносит выпивку и отрубается.

Причем сходу начинает храпеть. Это мешает нам веселиться. Поэтому принимается решение

перейти в другую комнату, тремя этажами ниже (сидели на пятом). Гулянка оборотов не сбавляет.

Где-то через час я отправляюсь за очередной порцией спиртного. Осторожно выглядываю из

подъезда: нет ли поблизости офицера? И вижу женщину с выпученными глазами, хватающую

ртом воздух, словно ей не хватает кислорода.

– Вам плохо? – спрашиваю участливо (джентльмен – он в кирзовых сапогах джентльмен). –

Может, я смогу чем-то помочь?

– Спасибо, мне ничего не надо, – отвечает дама. И машет рукой куда-то вдаль:

– Там, там солдат из окна выпал!!

Внутри меня все холодеет. Молю бога, чтобы информация была ошибочной.

– А с какого этажа? – уточняя.

– С той стороны, с пятого. Его только что увезла «скорая». Парня увидели из Дома офицеров, он

сидел на окне и размахивал ногами. Позвонили дежурному, в штаб. Увы, те не успели. Солдат

сорвался вниз.

Мне становится не до спиртного. Ракетой взлетаю на второй этаж, сообщаю собутыльникам о

произошедшем, и мы, взяв ключ, мчимся наверх. Дверь открываю я. Так и есть: окно распахнуто, Владимира – нет.

Мы (военнослужащие) не находим ничего лучше, как рвануть к траншее. Чтобы с остервенением

продолжить ее углублять. За этим занятием нас и застает дежурный офицер, получивший приказ

срочно препроводить нас в штаб. Рядовых в святая святых практически никогда не зовут, поэтому

нам ясно, с чем это связано. Однако на мигах договариваемся все отрицать: ничего видеть не

видели, ничего знать не знаем.

В штабе нашу троицу сразу разделили. Меня тут же повели к начальнику. Когда мы зашли в

приемную, из кабинета вышла… хозяйка комнаты, из которой свалился Владимир. Как она здесь

оказалась?!! Проходя мимо меня, она утвердительно кивнула головой: мол, я во все призналась.

Чем значительно упростила мою задачу. Отнекиваться в такой ситуации было бы смешно, если бы

не было так грустно. Короче, я сразу во всем признался (за исключением количества выпитого). И

по ходу разговора (допроса?) узнал, как удалось с такой скоростью вычислить участников пьянки.

Оказывается, «парашютист» оставил на столе расписку, написанную мной.

На прощанье, отправляя меня в сопровождении конвоя на гауптвахту, начальник штаба сказал:

– Сиди и молись, чтобы Владимир С. остался жив! В противном случае загремишь лет на десять.

Ставшая уже родной «одиночка». Брякнули окованные металлом двери, загремели ключи. Я

остался наедине со своими мыслями. Это были худшие дни в моей жизни. Пока караульные, прибывшие на смену, не сказали, что мой собутыльник-планерист не только жив, но и уже…

вышел из госпиталя. Это оказалось истинной правдой: свалившись с пятого этажа, Владимир не

получил ни одной трещины. Вот что значит быть пьяным!

Как рассказал он мне впоследствии, ситуация развивалась следующим образом. Он с полчаса

поспал и проснулся. Ломанулся к двери – она закрыта. Навалилась скука. Решил попытаться

выбраться через окно. Однако вовремя заметил, что очень высоко. Тогда решил в окошке просто

посидеть (не понимая, что его сразу же «засечет» любой проходящий командир). Свесил ноги, стал любоваться природой. И не почувствовал, как соскользнул вниз.

– Все происходило, как в замедленной съемке, – уточнил Владимир С. – Я даже успевал считать –

так интересно! – этажи, мимо которых пролетал. И только уже перед самым ударом о землю в