сознании мелькнула мысль «Все, п…ц тебе, Воха!». После приземления я потерял сознание.

***

Гауптвахтой за «подвохи Вохи» я не отделался. Плюс к этому еще и исключили из комсомола.

Трагедия для меня – серьезная. Тем более, наказание кажется несоизмеримым содеянному. Не

заливал же я Владимиру вино в горло под угрозой? Не усаживал его на окно. Не толкал в спину.

Так за что?!

Даже написал в «Комсомольскую правду» душещипательное, но вполне искренне письмо под

заголовком «Верните мне комсомол!»

Однако пока почему-то не отослал.

***

ЧП с Вохой, кроме исключения из комсомола, имело и другое, совершенно неожиданное для меня, продолжение. Когда я через 15 суток вышел с гауптвахты, комбат тут же собрал на плацу две

батареи. А перед строем поставили вашего покорного слугу. Я никак не мог взять в толк: что это

будет такое? Стыдить перед строем меня намерены, что ли?

Вдруг возле нас (рядом со мной стояли комбат и старшина) появился замполит батареи с… моим

рюкзаком. Который, как и вещи остальных военнослужащих, хранился в каптерке. Еще больше

удивило то, что я знал, какие «личные вещи» в нем хранились. Забегаю вперед, скажу: исключительно письма девушек, с которыми я переписывался. Писем накопилось сотни две, поэтому я и держал их не в прикроватной тумбочке, а в более объемистом рюкзаке. Но зачем он

понадобился офицерам, да еще перед строем?!!

Говорил комбат. Речь его была чрезвычайно лаконичной:

– Вы знаете, что находится здесь? – поднял он перед строем рюкзак.

Поскольку все, естественно, молчали, он продолжил в полной тишине:

– Здесь находится несколько сотен писем, присланных рядовому Сухомозскому!

«А что, в этом есть какой-то криминал?» – подумал я. Недоумевали, похоже, и в шеренгах.

– Вы можете спросить: «А что здесь, мол, такого?», – комбат явно тренировался перед зеркалом. –

И я вам отвечу: на первый взгляд, ничего. Если бы не одно «но».

Строй качнулся от нервного напряжения.

– Иными словами, эти письма написаны разными девушками из различных концов страны – от

Бреста до Камчатки! – голос комбата едва не сорвался на фальце.

Я все еще ровным счетом ничего не понимал. Зачем было собирать две батареи? Чтобы сообщить, со сколькими девушками переписывается имярек? Так ни в одном уставе это количество не

оговаривается.

– Вы представляете, товарищи бойцы?! – между тем продолжал нагнетать обстановку комбат.

Судя по реакции (я ведь тоже стоял лицом к строю) «бойцы», как и я, ни хрена не представляли. И

тогда командир батареи выбросил главный козырь (ради этого и готовился весь спектакль):

– Он же, – кивок в мою сторону, – сообщив адрес ракетной воинской в несколько сот адресов…

(многозначительная пауза)… рассекретил ее. Ему удалось то, что, возможно, не удалось десятку

до зубов экипированных и прошедших специальную подготовку шпионов!!

Так я, по сути, стал врагом если не народа, то, по крайней мере, армии.

– От имени командира гарнизона, – донеслось до меня, – объявляю рядовому Сухомозскому

пятнадцать суток гауптвахты! Разойтись!

Так, даже не побывав в расположении взвода, я опять был оправлен на гауптвахту.

***

Дневалю в одно из редких «окон», когда не сижу на «губе». Не знаю, что мною подвигло, но

ночью, прихватив ключ от кабинета комбата, отправился к нему в гости. Естественно, что

скрывать, порылся где только мог. И что же?

Наткнулся на удивительную бумагу. Это был проект письма из воинской части… декану

факультета журналистики Киевского государственного университета им. Т. Г. Шевченко. Почему

именно туда? Дело в том, что я ни перед кем не скрывал, что до армии дважды пытался поступить

и намерен испытать судьбу еще, если понадобится, не один раз.

Гораздо интереснее, что было в письме. Комбат и замполит, раскрывая мое истинное лицо, слезно

просят администрацию вышеозначенного факультета… не допускать меня к вступительным

экзаменам. Любви к отцам-командирам, как вы понимаете, сия оперативным путем раздобытая

информация мне не добавила. Впрочем, я не знаю, стал ли проект официальным документом и

был ли он отправлен в Киев. Интересоваться у авторов, по крайней мере, глупо.