Пик года миновал. Начинается вторая часть романа о московском свете. Предстоит его постепенное «сжатие», умаление в точку. Для московита это означает обещание осени и зимы, предчувствие конца года. Мало что изменилось в небе и на земле: царит как будто то же лето, но уже открылась малая течь времени и целое тело света начинает понемногу убывать. Чувствительный к малейшему сквозняку времени обитатель Московии насторожен. Он считает время по часам: Петр и Павел час убавил, Илья Пророк два уволок. Украл! — это преступление, нарушение закона совершенной полноты. Это аномалия; разум против этого протестует.

Пройдет еще месяц, прежде чем Москва привыкнет к простой данности: лето двинулось к закату, полдень года миновал. Только в августе найдутся рецепты, примиряющие русского человека с тем, что его ждет, — осень и зима, дно года, подобие смерти.

В июле, после Петра и Павла, после потери первого часа света Москва начинает нервничать. Ей кажется, что в механизме времени случился какой-то сбой. И возможно, стоит только починить поломку, как все вернется на свои места, на вершину бытия. Летний сон, однако, закончен. Москва словно вздрогнула: спала себе на Боровицкой подушке под сахарными облаками, и вдруг очнулась. Сутки пошли на убыль: ужасное известие. Это нужно отменить, выдумать что-то новое, спасти полдень, но, главное, собраться с духом. Пока это не очень получается; наступают непростые времена.

Эти летние страсти чем-то схожи с весенними, только вектор времени развернут. Ожидания столицы смутно тревожны. Вторая половина июля — это тайный поиск Москвой той формы, в которой ей могла бы явиться летняя Пасха.

Расстояние до Рублева

17 июля — три Андрея: Критский, Боголюбский и Рублев, иконописец.

Точные даты жизни Андрея Рублева неизвестны. Календари выставляют границы весьма приблизительные: 1360 и 1430.

В ранней юности Рублев принял иноческий чин в Троице-Сергиевой лавре. В то время игуменом в обители был Никон, ученик Сергия Радонежского. Умер Рублев в Спасо-Андрониковом монастыре в Москве, где много работал, расписывая Спасский собор. Ему принадлежат: иконостас Благовещенского собора в Кремле (с Феофаном Греком, сохранились фрагменты); Успенский собор во Владимире (с сопостником Даниилом Черным, также видно немногое); деисусный чин в соборе Рождества Богородицы в Саввино-Сторожевском монастыре в Звенигороде; росписи и иконостас.

Главное — «Троица».

Еще при жизни Андрей Рублев почитался святым, а иконы его чудотворными.

Рублев предъявляет образ июльской полноты, завершенности картины бытия. Он пишет портрет полного времени.

Первый вопрос — что такое было это «идеальное» время? Середина XIV века и далее: Дмитрий Донской, Сергий Радонежский, Стефан Пермский — первый масштабный опыт самостоятельных действий Москвы: Куликовская битва, колонизация северовостока, напряженный диалог с Константинополем. То, что со стороны смотрится как некоторое воодушевление, подъем Москвы. Как смотрел Рублев на эту эпоху?

В год Куликовской битвы ему примерно двадцать лет, разгром Москвы Тохтамышем — двадцать два года. Зная это, задним числом легко рассудить, что так сложилось основание его творчества: в юности он наблюдал расцвет эпохи и ее трагическое крушение; последующие годы были временем обобщения, воспоминанием о московском полдне.

Насколько определенно мы можем судить об основаниях творчества автора, столь от нас удаленного? Если Толстой и Пушкин, условно, с оговорками, но все же могут считаться людьми одной с нами эпохи (они стояли в начале нашей «бумажной» эры, были ее творцами), то Рублев — это совсем другая Москва. Та, что ожидала конца света в скором 7000-м году (1492-м по Рождестве Христовом), не знала морских границ, пряталась во чреве суши от врагов, во много раз ее сильнейших. Можно ли говорить о сходстве московских самоощущений, тем более сложной художественной рефлексии на таком расстоянии, поверх нескольких эпох?

Наверное, невозможно. Можно наблюдать календарь, где мы от полдня года отодвинулись на один шаг — и видим, как изменилось настроение Москвы. Один миг прошел с того момента, как цвели июль и Кремль. Но так же и у Рублева прошел один лишь этот миг, с того момента, когда Москва была в зените, в полдне века.

Есть некоторое сходство позиций (скорее, композиций). Геометрия чувств, возможно, схожа. И тут, и там потеря полдня; Рублев его вспоминает и пишет. Глядя на него, празднуя Рублева, мы отмечаем одновременно полдень и скрытую трагедию утраты полдневного единства — отмечаем первое, пусть малое, расстояние от июля и Кремля.

Другой июль

Вместе с Рублевым в календаре за 17-м июля стоят Романовы: здесь отмечен трагический обрыв их династии. И опять: не постепенное убывание — у нас ничего не происходит постепенно — но мгновенное падение в бездну. Романовы оказались по ту сторону «царского» полдня, в одном только шаге от него. И погибли сразу.

17 июля 1918 года. Казнь в Екатеринбурге императора Николая и всей семьи, вместе с домашними (доктор Боткин и прислуга). Расстреляны с санкции Уральского совета при одобрении Москвы. Поводом (формальным) было приближение к Екатеринбургу белогвардейских войск. Расстрелом руководил Юровский, оставивший по этому случаю темную записку. Романовы жили в Тобольске в доме купца Ипатьева (на фото дом за высоким забором, напоминающим острог). В ночь на 17-е июля под предлогом безопасности перед артобстрелом их отвели в подвал и расстреляли из револьверов. Во дворе ревели грузовики, чтобы не было слышно выстрелов. На царевнах были платья, прошитые бриллиантами (так они прятали драгоценности), — пули от них отскакивали. Палачам показалось, что девушки заговорены от пуль: их закололи штыками. Деталей, которыми обросло это злодейство, великое множество. Легенд, слухов, сплетен еще больше. Собаки, которые завыли в доме после убийства; двое оставшихся наверху красноармейцев добили их прикладами. Грузовик, негашеная известь, адово болото под городом — все одинаково мрачно. Но важнее и страшнее всего то, что в центре: бессудное, тайное убийство. С этого момента исчезла всякая надежда на скорый выход страны из красного кризиса, на разум и законность. Россия полетела в пропасть. Настал террор, за ним пришла гражданская война, кровь полилась рекой. Ее жертв насчитывают до 10 миллионов человек.