Пока Пышта торопливо одевался и свёртывал постель, солнечный луч добрался до руки, заброшенной за голову, тронул оленя на свитере и край щеки спящего человека. Друг Фёдора.

— Потуши… потуши свет… — пробормотал он.

Пышта подскочил к нему и замер: перед ним навзничь лежал не друг Фёдора, нет, а сам Фёдор. Без бороды. С обритым, изуродованным подбородком. Пышта бросился к выключателю и стал им щёлкать. И только когда заметил, что под потолком загораются и потухают совсем невидные в солнечном свете лампы, ответил:

— Не горит свет… Утро же… Не могу я его выключить.

В автобус вошла Майка. Она села возле Фёдора, положила свои руки поверх его рук и погладила его лицо быстрыми пальцами, словно и не замечала страшного синего шрама.

— Не выспался? — спросила она тихо.

— Молотилка работает. Хлеб идёт, — ответил Фёдор.

— А я тебя сегодня не узнал. — Пышта подошёл поближе. — Я думал, это твой друг тут спит.

— Какой друг? — удивилась Майка.

— Ерунда… — сказал Фёдор.

— Ничего не ерунда… Сам рассказывал про взрыв в шахте, и как друг Николку своим телом прикрыл, и тому другу всё лицо поуродовало…

Пышта споткнулся на полуслове. Не спуская глаз он глядел на изуродованный подбородок Фёдора. Пышта понял.

— А мне никогда, ни слова… — грустно промолвила Майка.

Фёдор взял её пальцы, и они все спрятались в его большой ладони.

— Вот… требовала, чтоб сбрил. Думала, я для щегольства? Теперь, наверно, и смотреть на меня не станешь, на такого?..

— Неправда, — ответила Майка. — Ты самый красивый на свете, ты мой родной человек. Я люблю тебя. Очень. На всю жизнь.

— Урр-ра! — входя, вскричал Женя. — Я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало…

— А пока что… — сказал Владик. Он вскарабкался в автобус с горячим котелком. — Пока что… — сказал он весёлым, каким-то слишком весёлым голосом, — пока что пусть самый счастливый бритый человек поест гречневой каши, сваренной из концентрата в его честь. Нельзя же держать самого счастливого человека голодным! Я вообще на его месте обошёл бы всю планету вверх ногами, на руках! — И он поставил перед Фёдором котелок горячей каши.

А Пышта подал ложку. Фёдор пощекотал Пыштину руку, будто сигнализировал: «Пройду вверх ногами по всей планете!» И никто, кроме них двоих, не знал, о чём их тайная речь.

Холодно. Ветры и заморозки совсем раздели деревья.

Пышту под курточкой обвязали тёплым Майкиным платком. На Майку натянули огромный свитер Фёдора — с оленями. Фёдор надел ватную рабочую телогрейку. Женя — в лыжном костюме, без шапки: лохматые его волосы греют лучше шапки! А Владик-докладик, вылезая из автобуса, надевает пальто, кашне и шляпу. Фёдор зовёт его «Наш уважаемый лектор».

Завтра — домой. Картошку уже убрали, перевезли, дали много концертов, показали много фильмов, прочитали много лекций, спели много песен. Сегодня последнее выступление в деревне Озерки.

В Озерках сказали:

— Холодно в автобусе ночевать. Мы вас определим в детский сад. Мужчин можно в ясельную группу.

Фёдор, как Гулливер в стране лилипутов, ходит между столов я стульев, они ему ниже колен, а в кровати умещается только половина ноги. А Пышта ходит за ним хвостом. Ему тоже нравится смотреть на низенькие столы и стулья с высоты школьного роста. Если бы рядом не было Фёдора, он чувствовал бы себя таким высоким, как Фёдор.

Этот детский сад в Озерках — спальни, игровые комнаты и умывалки — построил для своих детей большой городской завод. Дети приезжают сюда на лето, сейчас тут пусто. Истопница топит печи, чтоб дом не промёрз. В сарае живёт её телёнок с белой звёздочкой на лбу.

Майка себе выбрала игровую комнату. Трое взрослых мужчин и Пышта устроились на раскладушках в ясельной группе.

Впрочем, сегодня Пышта стал сомневаться, что Непроходимимы — взрослые. Пошли мыться над низенькими умывальниками, и давай брызгать друг друга водой. И носятся как угорелые по участку, орут и хохочут. И больше всех сегодня шумит Владик, потому что у него день рождения. Пышта считает, что ненастоящий, а все считают, что настоящий. Женя говорит, что сегодня Владик на птицеферме вылупился как замечательный лектор.

Для этого, оказывается, понадобилось только одно: Владик обронил свои записи. Бумажка проскользнула сквозь щель под пол, и никто ее вытащить не смог. И он стал говорить своими словами, без бумажки. И говорил так увлекательно, что все птичницы и все доярки, которые пришли слушать, проводили его после лекции до самого детского сада. И всю дорогу задавали вопросы, и даже спросили, женатый ли он, и просили приезжать ещё.

И теперь Владик пляшет, только очки поблёскивают.

Пышта скачет вместе со всеми и орёт всякие весёлые слова. И никто не говорит ему «нельзя» или «замолчи». Где это видано?