На это Вава мне отвечал, укладывая на диване голую натуру и рулон залежалой материи обанкротившейся текстильной фабрики, что я ничего не понимаю в художественной фотографии.

И тогда мы заключили договор: не мешать друг другу. Я тружусь на кухне, мой друг - в комнате. И я безропотно выполнял мирное соглашение до тех пор, пока не случился прецедент.

На моей территории появилась молоденькая шлюшка. Она была в чем мама родила и щебетала:

– Ой, можно позвонить? Ой, как вы смешно стучите, как дятел!
– И подносила к моему носу основательно покусанную мужскими зубами титьку.
– А по мне подолбите?

Я исполнил просьбу - юная прелестница дурно взвизгнула от боли... Через несколько секунд уже визжал Цава, заявляя, что я порчу его творческий материал, что мой бессмысленный стук нервирует коллектив, что в комнате холодно и не мог ли я отправиться в домоуправление...

Здесь я не выдержал - взял Ваву за шкирку и выволок на лестничную площадку. И пока я его тащил, он громко убеждал, что пошутил. А какие могут быть шутки между друзьями, надо держать слово, если даже перед твоим тренированным взором ежечасно маячат удобные для личного пользования формы лучшей половины человечества.

в коридоре Кулешов сквозь утробный, звериный, старшинский храп услышал покойный и трудолюбивый скрип... И его тут же повело на этот звук: он воровато припал к чужой замочной скважине - и что же увидел, дрянненький мальчишка?

А ничего не увидел - скважина была забита ватой.

Тогда он гвоздем протолкнул пробку - и увидел:

знакомую крышу бани и над ней в скрипучих тросах покачивающийся от ветра аэростат. На фанерном полотнище, которое зависло между небом и землей, был нарисован огромный, добрый и усатый вождь. Он смотрел на мир иллюстрированными, праздничными глазами, а его улыбка была похожа на улыбку сытого домашнего кота.

Я не люблю людей маленького роста. Эти люди ненавидят переросший их мир. Быть может, от этого все наши беды и несчастья? Весь мир они хотят уравнять по своему росту - не потому ли летят головы с плеч?

Прокурор - главный обвинитель по злодейству Кулешова - тоже был мал ростом. Метр с кепкой, как говорят в таких случаях. К тому же прокурор был слишком громкий. То есть через свой голос он хотел утвердить свое право на существование в этом обслюнявленном порочными идеями мирке.

Он трубил как иерихонская труба, он верещал так, будто ему пониже спины влепили пудовый заряд соли, он, изощряясь в словоблудии, выстроил изящную концепцию о безнравственном, чудовищном убийце, которому нет места в будущем.

– Метод выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи - пролетарское принуждение, - сказал прокурор.
– Требую расстрела, - сказал прокурор.
– Требую смертной казни, сказал прокурор.

Когда палачу по вкусу Бетховен, разве Бетховен в этом виноват, думал М., а по сцене ходили рабочие - меняли декорации, по сцене двигались тени, услужливые и беспощадные; если они материализуются, думал М., то это конец всем нашим надеждам на лучшее.

Подходила Зинаида:

– Прости меня, тебе не надо было читать тот доклад. Ты так изменился. Как ты изменился, мой родной.

– Я?
– удивляется он.
– Неправда. Какой я был - таким и остался!.. Все вокруг меняются, а я один - в собственной шкуре! Потому что я не должен влезать в чужие, пусть даже теплые и мягкие! Потому что я - ваш Бог! Представляешь, Бог - и в чужой телячьей шкуре?..

– Тише, милый.

– И доклад был замечательный! Ты же слышала?

– Хотели, чтобы ты высек себя, а ты сек других. И защищал тех, кого надо было...

– Извините-извините, я еще не унтер-офицерша!.. И защищал! И буду защищать!.. "Экспериментируйте, мы вас поддержим!" Бог мой, сохрани нас от отцовской любви и ласки!

– Нет-нет, это не может быть долго, - говорила Зинаида.
– Надо перетерпеть. Надо быть как все. Как все! И все будет хорошо.

Без палача и плахи поэту на земле не быть, вспомнил он и медленно поднялся на сцену:

– Ты знаешь, родная, я готов ползать по этим доскам... я здесь каждую дощечку... знаю... знаю, как она скрипит.
– Подпрыгивает на половице. Слышишь, скрип-скрип, как калитка на нашей даче в Горенках?
– Прыгает в сторону.
– А эта? Скрып-скрып-скрит-скруп - как колодезный коловорот...

– А вот эта?
– Зинаида тоже прыгает.

– Эта?
– Он озадаченно слушает.
– Мне незнакомая... Странный звук... По-моему, так скрипят суставы у нашего Сигизмунда.

– А по-моему, сцену пора ремонтировать!
– хохочет Зинаида.
– Какой ты сумасшедший! Боже мой!

Он цапает Зинаиду, кружит, орет:

– Нет! Мы построим новый театр! Все наши театральные здания ни к черту не годятся! Требуются новые театральные здания! Ну вот, например, черт подери, такие: никакого партера нет. Вместо партера - улица. Там, где сейчас проходы между рядами, линии трамваев - вдруг, неожиданно, среди действия проезжает, позванивая, какой-нибудь 15-й или 31-й. Вот это динамика, вот это - черт возьми!
– что надо!