— Хочу лавровый венок, — пробормотал я, когда мы наконец-то прошли сквозь ликующую толпу и остались в относительном одиночестве. — Венок и лепестки роз под ноги. И…

— Спокойно, мальчик, ты еще не президент.

— Я и не мальчик.

Глава Станции пренебрежительно фыркнула.

— Меня-то уж не дури! У тебя отлично получается играть взрослого, но я-то знаю, что из пробирки тебя вытащили всего-то восемнадцать лет назад.

— Двенадцатилетним вытащили. Итого тридцать, — уточнил я, что вызвало у нее очередной приступ веселья.

— Хорошо, хорошо, уговорил! Тридцать! За проявленный героизм награждаю тебя выходным днем. Можешь взять его в любое время, когда разберешься со всеми делами.

Это значит «никогда», но я не стал ей говорить об этом и лишь устало заметил:

— Не было никакого героизма, и вы знали об этом с самого начала. Три пальца на меня не действуют. Это не отключение.

Она остановилась, пристально всмотрелась мне в лицо и поправила челку, чтобы лучше скрыть знак на лбу.

— У него было оружие, Рэй. Если выстрелить из травматики с близкого расстояния в глаз или в сердце, то можно убить. У нас уже был такой случай. И еще этот жуткий кол…

Я покачал головой и осторожно снял ресницу с ее щеки.

— Нет, леди Кетаки, он бы не стал стрелять, пользоваться электрошокером или чем-то еще. У меня есть кнопка и знак. Я — модель «A». Таких не убивают, а отключают. Три пальца и провернуть в любую сторону до щелчка. Убивать меня как человека — значит признать во мне человека. Сомневаюсь, что он был способен на подобное.

Она сдула ресницу с моего указательного пальца. Уверен, леди Кетаки загадала что-то совершенно несбыточное.

Для женщины, которая исполняет роль мужчины, который остается женщиной, она была чересчур романтичной. Идеалистка! Будучи человеком, который играет андроида, который прикидывается человеком, я целиком и полностью поддерживал ее.

Никакого выбора. В конце концов, андроидом я стал три года назад, когда приняли Закон о Статусе. До этого я считался человеком, пусть и не помнящим первые двенадцать лет жизни. Впереди много времени — много новых законов и правил.

Orchidmantis так похож на орхидею, что уже не может быть чем-то другим. Но хотя богомол неотличим от цветка, он остается самим собой. Главное, не запутаться — быть не тем, чем кажешься, а тем, чем должен быть, и при этом не казаться тем, чем не являешься на самом деле.

И почаще шутить и корчить смешные рожи, быть естественнее, проще, понятнее — чтобы никто не заподозрил, не догадался, насколько хорошо я понимаю людей и насколько умело способен притворяться.

— Надо быть поосторожнее, — прошептала леди Кетаки, как будто прочитала мои мысли. — Ты слишком удобный. Легко привыкнуть и расслабиться. А мне тебя еще проверять и проверять…

— Буду стараться, — пообещал я и, поскольку поблизости никого не было, посмотрел ей в глаза — как равный.

— Ты должен поступать естественно, спонтанно, — поправила она. — Без анализа. Не продумывать каждое действие.

— Не умею. Придется научиться. Научите?

Люська опять ела арахис.

Какое там ела — жрала, давилась, чавкала. Ухватит пальчиками и давай жмакать, шелуху лущить. И в рот, в рот! — один желтоватый катышек за другим… Запах — от стены до стены. Ошметки шелухи — где ни попадя. На клавиатуре, на полу, у нее на коленках, туго обтянутых колготочным ажуром; у меня, блин, в печенках!

— Корова! — не выдержал я. — Жвачное, растудыть!

Люська не откликнулась.

— Я тебе сколько раз?.. Сколько, я спрашиваю?!

Молчит. Жует.

— Щас по морде размажу! Жрешь как не в себя…

Хлопнув ресницами — точно, коровьими! угадал… — Люська ткнула остреньким маникюром в эмо-карту, висевшую у нее над столом, между видом на гребаный Колизей и конопатой мордой Сеньки, ее дебила-сына, заключенной в рамку, как в тюрьму.

Я пригляделся.

Делать мне нечего, как ее карту помнить. Ну да, точно. Людмила Марковна Нечувалова. Вторник: Ч-62 %. Подпись доктора, закорючка астролога-аналитика; печать клиники. Дата последнего освидетельствования. «График недельных колебаний без существенных отклонений…» У этой буренки по вторникам чревоугодие, да еще и выше среднего. Сегодня разве вторник? Вечно забываю, чтоб ее, дуру… Потому как у меня по вторникам Г-71 %. Гнев, значит. И процент выше Люськиного. Натянуло бы до восьмидесяти пяти, подал бы заявление. На отгулы. Отгулов, ясен пень, не дали бы, пожлобились, зато позволили быработать на дому.

Гнев от 85 % — социально опасен.

— Убью, — буркнул я, душевным усилием гася ярость до приемлемой.

— Я в столовую, — доложила Люська. — Тебе принести бутерок?

— Пошла в жопу!

— Иду, уже иду…

Цок-цок, каблучки. Задом виляет, торопится. Шалава.

— Виктор Павлович, вас шеф зовет.

— Какого черта?!

— Придете — узнаете…

У секретарши Валечки по вторникам Л-47 %. Она от лени на ходу засыпает. Ко мне еле дотащилась. Зевает во всю пасть. Хоть бы рукой прикрылась, лимита деревенская. Когда на работу брали, вторничная лень у Валечки фиксировалась не выше тридцатки. Еще год-два, и с такими темпами роста…