Перед самой смертью царица Прасковья знаками велела поднести ей зеркало, долго гляделась в него, закрыла глаза и преставилась...

Анне написали подробно о кончине матери, и она долго молилась за упокой её души, всё время держа перед глазами письмо с прощением и отпущением ей всех грехов перед матерью. После её смерти началась в жизни Анны новая пора.

овсем недавно покинул Астрахань Волынский, и всё здесь было ему знакомо. Стоял, как старая древняя крепость, Кремль, окружал его Белый город, а уж дальше шли избы и дома простых горожан, лачуги бедноты и рыбаков — Чёрный город. Но и теперь, приехав с молодой женой в свою резиденцию, натыкался ещё Артемий на следы того давнего восстания, которое с такой жестокостью подавил бывший его начальник, фельдмаршал Борис Петрович Шереметев. Больше десятка лет прошло с того времени, но старики так живо о нём рассказывали, словно случилось это вчера, а рыбаки, бурлаки, промышленники и до сих пор таили злобу на Бориса Петровича. Сам царь хотел миром уладить дело, послушать восставших, рассудить справедливо, да не дал ему этого сделать всемогущий фельдмаршал, желавший и здесь получить свою долю лавров...

Получил, но долго ещё злословили о нём в городе Астрахани, большом и промышленном по тем временам.

В самом начале века Астрахань развивалась бурно и стремительно. Рыбная ловля — осётры, стерлядь, белуга, — чёрная икра, добыча самосадочной соли дали возможность городу расти и шириться. Бурлаки сплавляли по Волге хлеб из городов Среднего Поволжья, а обратно тянули бечевой барки, нагруженные рыбой, солью и восточными товарами. Население стало пёстрым и разнообразным — жили здесь довольно значительные колонии армянских, гилянских, бухарских и даже индийских купцов, но основу составляли солдаты и стрельцы. Их после знаменитого стрелецкого бунта в Москве Пётр рассылал по окраинам России, и особенно много скопилось их в Астрахани. Бойко шла торговля с Востоком, и даже сам Артемий Волынский, пробыв три года и несколько месяцев в Персии, немало способствовал успешному обороту товаров.

Но к 1705 году произвол властей, непомерные подати и взятки настолько укрепились в городе, что жители не выдержали.

Особенно усердствовал сам воевода, Тимофей Ржевский, алчный, жестокий и крайне тупой человек. В месяцы, когда кончалась навигация и хлеба уже не подвозили из России, он продавал скупленное заранее зерно по бешеным ценам, наживался на спекуляции, а других торговцев выживал всеми доступными ему методами — облагал такими поборами, что торговать становилось в убыток.

Но Тимофей Ржевский хотел выглядеть в глазах молодого Петра рачительным и послушным слугой. Только что в Москве Пётр начал обрезать бороды боярам и уговаривал их сменить старую русскую одежду с длиннейшими рукавами, не дававшую возможности даже шевелить руками, как Тимофей заскочил вперёд самого царя: в Астрахани хватали на улицах людей и отстригали им бороды, прямо на перекрёстках отрезали ножницами длинные полы и рукава. Нередко прихватывали и кожу, и крики и стоны раздавались по всей Астрахани.

Стонали больше всего стрельцы, сосланные сюда в качестве рядовых солдат. Уменьшение жалованья, увеличение поставки дров для заводов сделали их положение невыносимым. А офицеры присвоили себе право бить солдат и стрельцов за малейшую провинность, заставляли работать на своих усадьбах, штрафовали за малейшую мелочь.

Стрельцы помнили ещё о своей силе, собрались и устроили заговор. Забил в городе набат, тревожный звон колокола возвестил самым жестоким из высоких чинов города, что пришёл их час. Схватили Ржевского, повязали всех полковников и офицеров, наиболее ненавистных горожанам и солдатам, и кого повесили, кого изрезали ножами, кого застрелили. Триста человек погубили восставшие. Но порядок в городе не был нарушен: заговорщики избрали круг — власть, а первыми лицами выбрали старшину — ярославского купца Якова Носова ~ и астраханского бургомистра Гаврилу Ганчева.

Известие о восстании ошеломило царя своей неожиданностью. Шла война, Пётр боролся за Прибалтику, а тут, в тылу, разразилось событие, заставившее его всё бросить и направить на подавление бунта самого главного фельдмаршала, под руководством которого велась осада Риги и держались главные силы на случай, если бы шведы получили помощь. Однако Пётр направил на подавление восстания именно Бориса Петровича Шереметева, хоть и знал, что тот не отличается расторопностью, медлит, возит с собой огромные обозы и никогда не спешит выполнять распоряжения царя.

Но Пётр учитывал и то, что руки старого фельдмаршала не были обагрены кровью выступавших в Москве стрельцов — он не принимал участия в казнях, был родовит и знатен и уже создал себе славу удачливого полководца.

Ох, как же не хотелось Борису Петровичу ехать к Астрахани! Он использовал каждый повод, чтобы задержаться в пути, тщательно и чрезвычайно медленно готовился к походу. Он на месяц остановился в Москве, отписываясь тем, что сюда прибыли только батальон солдат да один эскадрон конницы, а два полка, намеченные для подавления восстания, были всё ещё в дороге.

Сжав зубы, зверея от такой нерасторопности, Пётр настойчиво советовал Шереметеву поспешать, но тот уже из Саратова стал проситься обратно в Москву: дескать, всё равно зиму придётся переждать. Пётр пришёл в бешенство и отправил к Шереметеву своего рода комиссара — сержанта Михаила Ивановича Щепотьева — с указом, что «он будет доносить, то и извольте чинить».

Этот сержант был как бы надсмотрщиком над фельдмаршалом, и Шереметев жестоко обиделся. Он стал писать о новоиспечённом комиссаре кляузы, всецело погрузился в склоки и сплетни. Но Щепотьев, несмотря на грубые и нелестные отзывы о нём царю, сделал-таки своё дело: Шереметев заспешил.