Так-то оно так, а всё-таки заплывшие глазки Петра Андреевича не выходили из памяти Артемия — уж больно цепким и пронзительным был их взгляд...

Все суда были готовы принять на борт солдат — десант по высадке на Северном Кавказе. Артемий всё ещё раз тщательно проверил. Как будто всё в порядке, погрузка прошла успешно. 18 июля на флагманский корабль погрузился и Пётр с Екатериной, и десант отправился в плавание по Каспийскому морю. Конница шла посуху.

Июльская жара обливала солдат тяжёлым маревом, жгла непокрытые головы, кидалась в глаза нестерпимым блеском. Кто где мог, укрывался от зноя. Хуже всего приходилось коннице: жара выжгла всю зелень, бескормица скоро покосила половину лошадей, а безводье и худые переправы через горные ручьи и речки сделали поход настоящим мучением.

На море было легче, забортная вода облегчала невыносимую жару, но и здесь было так душно и знойно, что Пётр не выдержал и сбрил свои роскошные чёрные кудри. Смешно было смотреть на топырящиеся уши на голой голове императора, на его тонкую шею, вытягивающуюся из камзола, но Артемий не позволял себе даже улыбнуться. Он и сам страдал от жары, но долгие годы в Персии научили его сопротивляться солнечным лучам, и в самое знойное время надевал он подарок шаха — простую чалму, убрав с неё павлиньи перья. Этот головной убор как нельзя лучше предохранял от солнца.

В походе участвовало 5 тысяч матросов, 22 тысячи пехотных солдат. Всех их надо было обеспечить пищей и пресной водой. И весь поход на Артемии лежала большая ответственность. Главное — всё делал он под глазом царя и его коварного соглядатая Толстого.

Пётр доносил сенату в Санкт-Петербург: «Мы от Астрахани шли морем до Терека, а от Терека до Астрахани. Отколь послали универсалы, а там, выбрався на землю, дожидались долго кавалерии, которая несказанный труд в своём марше имела от безводицы и худых переправ».

Горцы при одном известии о царском походе убегали, прятались в ущельях, но успевали нападать на обозы и отдельных, отставших солдат. Мелкие стычки следовали одна за другой — крупных сражений не бывало до самой Андреевой деревни — Эндери. Накануне Волынский предупреждал бригадира Витерякова, что сей деревни следует зело опасаться, потому как коварны и злонамеренны лезгины. Напоминал, как погибла экспедиция Бековича-Черкасского. Хивинский хан добродушно с виду предложил прокормление экспедиции в разных местах, потому, дескать, что одна деревня не прокормит всех солдат. Бекович послушался, разместил отряд в пяти местах и жестоко поплатился: всех солдат вырезали отдельными группами...

Витеряков, однако, под общим настроем на лёгкий поход не дал себе труда задуматься над словами губернатора. Он с ходу напал на Эндери, желая взять деревню штурмом. Но это дорого обошлось кавалерии: восемьдесят драгун и подполковник были убиты в этом бою.

Пётр взъярился. Он бегал по палубе, брызгал слюной, голова его тряслась, а руки дрожали.

Он приказал срочно явиться на флагманский корабль губернатору Волынскому.

Толстой вместе с Екатериной были в каюте, когда туда вошёл заспанный Артемий, разбуженный вестовым. Толстой сидел у стола, на котором стояли вина и закуски, и спокойно смотрел, как царь бегал по пушистому персидскому ковру.

— Ты доглядывал, сколько войска было в Андреевой деревне? — закричал Пётр.

— Я, государь, — не оробел под его страшным взглядом Артемий.

— А Витерякову ты донёс сведения?

— Я, государь, — всё так же спокойно и громко произнёс Артемий.

— Восемьдесят молодцов ухокали, подполковника ухокали!

Пётр сорвался с места и вплотную подскочил к Артемию.

— Я предупреждал Витерякова, — в той же манере отвечал Артемий. — Горцы — люди коварные, заманили его в засаду...

— Так ты ещё и оправдываться! — бешено вскричал царь.

Он схватил свою тяжёлую трость с литой головкой из свинца и наотмашь ударил Артемия. Кровь залила лицо, но Волынский устоял на ногах.

А Пётр бил и бил со всего размаха, и кровь уже пузырилась на губах Артемия. Наконец Пётр ударил его концом палки по голове, и Артемий упал, обливаясь кровью.

Пётр принялся пинать его ботфортами, нанося всё новые и новые удары.

Пётр Андреевич Толстой спокойно смотрел на экзекуцию.

Не выдержала Екатерина. Она подскочила к Петру, вовремя приняла на себя удар его тяжёлой дубины и ловко перехватила царскую руку.

— Успокойся, Петруша, — ласково сказала она, — забьёшь ведь до смерти, а он полезный делу человек.

Она говорила спокойно, с теми шутливо-нежными интонациями в голосе, на которые Пётр всегда откликался.

Так и теперь, услышав привычное, родное: «Успокойся, Петруша», — он выронил палку, присел к столу. Дрожь била его тело, но Екатерина подсела к нему, сжала его плечи, уложила голову на своё крепкое круглое плечо, пригладила шершаво-стриженую голову и завела свою бесконечную песню — ласково ворчала, добродушно приговаривала.