Восставшие между тем одумались, а неудача под Царицыном и вовсе заставила их искать выхода из положения. Они ещё держали в своих руках Астрахань, Тёрки, Гурьев, Чёрный и Красный Яр, но понимали, что расплата придёт, и постарались предупредить её. Депутаты от стрельцов отправились было на Дон — поднять казаков, но те схватили их и привезли в Москву.

Приказные уже готовились натирать мылом верёвки, чтобы повесить непокорных, да вмешался Пётр. Он приказал привезти депутацию в Гродно, где был в то время с войсками, выслушал повстанцев, вручил им грамоту с призывом выдать зачинщиков, после чего обещал помиловать всех остальных.

Пётр распорядился отправить депутатов в Астрахань как добрых людей, дав им надёжную охрану, и не противодействовать их общению с астраханцами, чтобы они могли зачитать его грамоту народу. И Шереметеву царь велел поступать с астраханцами милостиво и обнадёжить их царским прощением.

Но Борис Петрович не стал уповать на мирное решение дела — оно не сулило ему ни славы, ни прибытка. Он схватил депутацию, штурмом взял Чёрный Яр, не оказавший ему, впрочем, никакого сопротивления, повесил и расстрелял многих горожан, а потом таким же манером обошёлся и с астраханцами. Никто не противился правительственным войскам, но в городе уже распространился слух о царской милости, а Шереметев захватил Астрахань, сжёг её, а многочисленных горожан, вышедших встречать его и уверенных, что он везёт царское прощение, приказал повесить.

Оттого-то и теперь ещё с ненавистью произносили в городе имя Бориса Петровича Шереметева — он сознательно провоцировал астраханцев на сопротивление, имея в виду свои частные интересы.

«Пущих зачинщиков» он отправил в Москву, где над ними вволю поизмывался Фёдор Юрьевич Ромодановский, князь Преображенского приказа, палач и мучитель. Только после страшных пыток зачинщиков повесили...

Артемий много думал о том, как организовать власть в Астрахани, и пуще всего советовался с Александрой Львовной. В Москве, прожив лишь две недели в большом наследственном доме Нарышкиных, они поневоле сблизились — оба были сиротами, не знали ни материнской, ни отцовской ласки — и прикипели сердцем друг к другу. Артемий только теперь познал заботу родного человека и называл Александру Львовну не иначе, как «моя любезная Анета». Почему взбрело ему в голову называть так Александру, уж не в память ли о прекрасной царевне, плывущей по глубокому снегу среди елей и сосен, но имя Анна было ему особенно дорого. Однако же Александре Львовне он ни словечка не сказал о той своей молодой и романтической влюблённости.

Александра Львовна оказалась смышлёной и домовитой. Ещё накануне свадьбы говорил Артемий с Екатериной Алексеевной, и она, смеясь, поведала ему, что много чего знает о самом имени Александра. Волынский вопросительно поднял брови, и она изложила ему всё, что знала:

— Александра — защитница людей. Очень справедливая, но не дай бог кому из близких проявить свою несправедливость — не простит и до гробовой доски. Обман — это не для неё. Стоит лишь один раз сказать ей неправду, и можно навсегда лишиться её доверия. Можешь мне поверить, я знаю, что говорю: Александра будет не только прекрасной хозяйкой, но и помощницей тебе во всех делах. Я уж не говорю о детях — появятся, и ты увидишь, какая разумная и строгая она будет мать, но и нежная, понимающая. Думаю, тебе и не снилось такую жену приобрести, — смеясь, закончила Екатерина эту лестную аттестацию.

Артемий обратил всё в шутку: дескать, хвалит царица свою двоюродную сестру по мужу, чтобы внушить ему уважение к своей будущей супруге.

Но чем ближе узнавал он свою Александру, или Анету, тем больше поражался правдивости слов Екатерины. Ещё в дороге принялась Александра Львовна расспрашивать Артемия о делах, предстоявших ему. Сначала он говорил неохотно, удивляясь, почему такой интерес проявляет к ним женщина, когда дело её — наряды да хорошо поставленный дом. Но увидел неподдельный интерес, разглядел в её синих глазах сочувствие и поверил наконец, что они могут быть не только любящими и спящими вместе супругами, но и хорошими друзьями.

Он поверял ей свои сомнения, и советы её отличались не назойливостью, а стремлением разобраться во всех его заботах. Эта искренняя преданность и желание облегчить его жизнь, наполнить её радостью и успехом настолько привязали Артемия к молодой жене, что он всегда спешил поделиться с ней новостями и всеми своими трудностями.

А трудности возникли сразу. Едва Волынские приехали, поселились в просторном губернаторском доме и приняли первых визитёров, спешивших поздравить чету с приездом, как увидел Артемий всю затхлость и никудышность чиновничьего житья-бытья в Астрахани. Бывая здесь в свою персидскую пору, он как-то не замечал, что офицеры и высшее начальство только и смотрят на дно бутылки и играют в карты ночи напролёт. И служба идёт ни шатко ни валко. Лишь бы день прошёл, а там другой будет...

И Артемий начал с того, что являлся самым тщательным образом рано утром во все учреждения своей губернии. Мало лиц нашёл он там. Лишь сторожа да уборщики встречали его, и Артемий взбесился. Он хотел разогнать весь штат полиции, суда, казённой палаты, но Александра Львовна сдержала его пыл. «Потихоньку, полегоньку, — советовала она. — И сам пример подавай, скоро и другие уразумеют, как дела делать надо».

Артемий подивился прозорливости жены, однако и тактику выбрал такую, как она советовала.

Самых больших разгильдяев пришлось-таки отстранить от службы, зато нашлась у него пара-тройка людей, с которыми взялся он за самое сложное, порученное Петром дело — постройку кораблей для плавания по Каспийскому морю. Хлопоты и заботы совсем закружили и завертели Волынского — он стал реже бывать дома и, возвращаясь из поездок по краю, всюду находил новшества. Александра Львовна, пользуясь его отсутствием, привела весь губернаторский дом в порядок: лестницы были вычищены, сверкали медные перила, а ковры во всех комнатах и на лестницах заглушали слишком громкие шаги.